Афганцы.
Шрифт:
— Если вы формируете группы из старослужащих, то кто же будет обучать молодых?
Полковник улыбнулся своей желтой улыбкой:
— Это я вам, старший лейтенант, по дороге скажу. Идем ужинать.
При виде своего хозяина татарин одним упругим движением вскочил со стула и вытянулся. Борисов посмотрел на его огромную обувь и представил удар носком по груди жертвы так, чтобы лопнуло сердце, и хищную улыбку на плоском лице.
Полковник махнул рукой:
— Оставайся, Иван. Запри все, поставь дневального. И гуляй до завтра. Со мной лейтенант пойдет, видишь, какой он здоровый, и, между прочим, занимался дзюдо, это у него в личном
Татарин с жадностью кота посмотрел на Борисова, руки его зашевелились. На улице полковник рассмеялся:
— Ревнует. Этот, если не убьют наши же, наверняка останется в армии. Он честен и сметлив. С такой рожей, но женщину тут завел, а слабого пола у нас, можете поверить, не густо. Из военторга женщина. Принимает Ивана по пятницам. Он тайно от меня собирает деньги к ее пятидесятилетию, тайно договорился с нашими фарцовщиками — те ему добудут гэдээровскую комбинацию. Представляешь? Ну, пятьдесят не пятьдесят, а все равно вернется домой богатой… нет, нет, Ольга Алексеевна, вдовушка, денег не берет, она честная давалка. Только подарки. А уж на них она до смерти припеваючи жить будет. Если китайская болванка не угодит на ее точку. Только вчера или позавчера на периметр базы их упало штук десять, несколько, конечно, не разорвались, качество у китайцев гораздо хуже нашего. И прицельности никакой. Зато удобно, не нужен им ствол, положил голубушку на камень, отошел, пустил, ток — и полетела себе, а куда — не все ли равно? Однажды прямым попаданием угодила как раз во время ужина в офицерскую столовую — троих офицеров, как корова языком слизнула. Капитан Караташвили, сапер, умирая, смеялся над глупой гибелью. У нас на базе многие уже давно стали зарываться в землю, землянки рыть. Я отказываюсь, своим запрещаю, но не настаиваю. Мы не на фронте, а духи не немцы, чтобы я от них под землю прятался… Да и пачкает это честь мундира. Высокопарно сказано, а все же… Голову попусту подставлять глупо, но и зарываться на своей территории не стоит. Всему должна быть мера.
Борисов, мокрый от пота, с отрадой ощутил в зное признаки приближающегося вечера, помечтал о кондиционере, о ветре, о кружке ледяного кваса. Страх в теле блуждал по-прежнему.
Офицерская столовая была большой палаткой. За столами шумели танкисты, связисты, саперы. Две официантки, некрасивые и не молодые, но чувствовавшие себя под сдержанно-жадными глазами мужчин и красивыми и молодыми, улыбчиво сновали между столов.
— А вот и наши там, в углу, сумел десант захватить самое прохладное место. Вот вам взводные, ротные, начштаба, замполит, связь. Остальные работают. Товарищи, прошу любить и жаловать — старший лейтенант Борисов Владимир Владимирович. Принял командование вторым взводом, ночью пойдет на соединение со Сторонковым и Бодрюком.
Офицеры встали, некоторые странно щелкнули каблуками и наклонили резко головы. Борисов вспомнил: в училище любили играть в русских офицеров дореволюционного времени, многие искали в своем роду знать, царских офицеров, а находя или выдумывая их, хвастались. Но это было фантазией курсантов, забавой молодых людей. Боевым офицерам вести себя так в присутствии командира полка и замполита… немыслимо! «Они тут действительно дошли до ручки, что ли?»
— Зарулов.
— Саркян.
— Платонов.
— Андропов. Ничего не поделаешь…
— Звонарь. Борисов, пожимая руки, ощутил желание тоже так подурачиться, щелкнуть каблуками, но сдержался, зная, что он, только прибывший, новичок,
Сапер майор Платонов воскликнул, вертя круглою головой и всем своим видом подчеркивая свою принадлежность к средней полосе России, где в характере смесь упрямства и фатализма:
— Лида, бутылку заветную мою принесите. Нашего полку прибыло, нужно же отметить.
Раздался веселый голос официантки:
— Какую же заветную твою? Их много.
— Коньяк, коньяк! Господа, это сюрприз для всех. Прибытие нового нашего боевого товарища следует отметить… бутылкой французского коньяка. Что скажете?
Радостные возгласы были заглушены проходящей колонной, струйки пыли проникли в столовую, напоминая о стали и огне войны. На мгновение, следя за ползущей к нему змейкой пыли, Борисов напрягся, ожидая взрыва, вздрогнул, словно взрывная волна прокатилась над головой, передернул плечами и рассмеялся, отгоняя наваждение:
— Что, действительно, есть французский коньяк? Здесь?!
Замполит полка подполковник Звонарь грустно улыбнулся:
— В капиталистической стране Афганистан можно найти буквально все — от «Стингера» до самого причудливого японского презерватива. А уж коньяк… Вы не можете себе представить, лейтенант… как будто мусульманская страна, а когда мы пришли, оказалось, что спиртного, кроме, правда, водки — полно. Афганцы в Кабуле ни в чем себе не отказывали. В провинции дело другое, в провинции до сих пор средневековье. А коньяк можно и сегодня добыть, еще остался.
Командир десантного батальона капитан Саркян поднял стакан, полюбовался на переливающуюся орехово-красными тонами жидкость и воскликнул:
— Тост, господа. Предлагаю выпить за нашу 105-ю гвардейскую десантную дивизию. Да хранит ее Бог! Да ниспошлет ей Господь победу! Да защитит ее Всевышний… не только от храбрых афганцев!
Подполковник Звонарь развел руками:
— Хватит, товарищи, хватит. Ну что за мальчишество! Стоит новенькому появиться, сразу театр. Пейте лучше да советы хорошие лейтенанту давайте, а то действительно подумает, что мы несчастные реакционеры, а я не замполит, а глава монархического кружка. Скажи им, Вася.
Полковник Осокин мягко улыбнулся:
— Мы здесь среди своих, старший лейтенант это понимает. Мы с ним уже подружились. На войне побаловаться не грех, но — меру, меру нужно знать. А мы здесь, замполит, ее не нарушили. Вот после второй бутылки… у меня тоже заветная бутылка есть, но только водки, не обессудьте. Кстати, что у нас сегодня на второе? Пача? Отлично, как раз к водке. Пача, старший лейтенант, чудесное афганское блюдо — плов с отварными овечьими ножками. Пальчики оближете. Но вам ночью на работу, так что советую остановиться на коньяке.
Командир десантного батальона майор Андропов поднял свои стакан:
— За вас, лейтенант. Получаете отличных ребят. Я их в Деванче в деле видел. Деванча, лейтенант, это квартал Герата, там жарко было, уличные бои самые паршивые, какие только могут быть. В горах вольготнее. Быстро привыкнете. Что-то заботит, лейтенант? Лицо у вас хмурое. Говорите смело, тут действительно все свои. Сами видите, сами слышите. И до нас перестройка докатилась, а с ней и гласность.
Борисов помнил предостерегающие слова полковника, думал об осторожности, но кругом была обескураживающая откровенность, боевое товарищество плотно обступало его. Такого он в жизни еще никогда не испытывал. И Борисов отказался от осторожности: