Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Шрифт:
Пошатываясь, к столику подошел картавый, сел рядом с Валери, долго тер голову и челюсть, размазывая кровь по щекам.
— Я твой должник, динозаврик, — пробурчал он. — Жаль, что тебя нельзя сейчас хлопнуть.
— Выйди и умойся, — сказал адвокат.
Картавый засопел, встал с дивана и вышел из комнаты.
— Мразь. Убийца и мразь, — сказал адвокат. — Этот человек в самом деле заслуживает такого обращения.
— Вы заслуживаете лучшего? — спросил я.
Адвокат поднял брови, отпил глоток.
— Заслуживаю? Нет, я никогда не думал о том, чего я заслуживаю.
— А меня вы терпите?
— Пока да.
— Напрасно. Мне почему-то кажется, что вы очень скоро физически не сможете вынести меня.
— Что вы говорите! Никогда бы не подумал.
— А я сам себя с трудом узнаю. Прямо перерождаюсь на глазах. От общения с вами, например, у меня начинаются нестерпимые позывы на рвоту. А потому требую, чтобы ваша физиономия как можно быстрее исчезла из поля моего зрения.
— Кирилл! — воскликнула Валери.
— Что, лапочка моя? Что, мое аморфное существо?
— Пока что адвокат не причинил тебе зла, и ты не должен так разговаривать с ним!
— А это еще что за слова? Мы начали мурлыкать про зло? Мы можем даже сказать, что это такое? Мы научились отличать его от добра?
— Не паясничай! Если ты еще ничего не знаешь, то не стоит упражняться в словесности.
— Ничего более я знать не хочу. Моему правосудию достаточно фактов, чтобы вам всем вынести свой приговор. Вашему картавому интеллектуалу — за убийство, тебе, киска, за содействие в убийстве, адвокату Рамазанову — за измену правосудию.
— Мне он нравится, — улыбнувшись, сказал адвокат. — Именно таким я себе его представлял… Валери, достань-ка бутылку коньяка, у меня есть прекрасный тост.
— А вы не боитесь, что я разобью ее о вашу плешивую голову?
— Нет, не боюсь.
— Вы думаете, что я не сумею этого сделать?
— Я не думаю, я уверен в этом. Какой-нибудь другой идиот, вроде картавого, именно так бы и поступил. Вы же, в отличие от него, человек умный. Зачем вам, гражданину другой страны, скрывающемуся от милиции, подозреваемому в убийстве полковника Алексеева, возможно и американского журналиста, устраивать здесь шум, навешивать на себя новые статьи? Не нужно вам этого. Так ведь?
— Вы же прекрасно знаете, что я не убивал.
— Я, может быть, и знаю. Но милиция не знает.
— Это несложно доказать.
— Это сложно доказать. Чего стоят, например, вещественные доказательства… Э-э, Валери, будь добра, подай нам конверт, который привез картавый.
Валери поднялась с дивана, проплыла мимо меня. За ней потянулся шлейф горьких духов. Как бы невзначай она коснулась меня рукой, будто бы хотела сказать, чтобы я был внимательнее. Она подошла к книжному шкафу, взяла с полки черный конверт и подала его адвокату. Рамазанов извлек несколько фотографий и положил их передо мной.
Снимали, по-видимому, из автомобиля, стоявшего под окнами гостиницы, причем мощным телевиком с высокочувствительной пленкой. Ряд балконов, светящиеся окна гостиничных номеров. На одном из балконов — мы с Алексеевым; он курит, я стою рядом, опершись
Я поднял глаза на адвоката и покачал головой:
— Кто докажет, что это снято в тот же вечер, когда убили Алексеева?
Рамазанов кивнул:
— Законный вопрос. Докажут вот эти люди, случайно попавшие в кадр. — Адвокат ткнул ручкой в фигурки людей на соседних балконах. — Вот этот черноволосый красавец с дамой. Или этот пузатый гражданин с бутылкой пива.
— Вы думаете, по фотографии они смогут назвать точное время?
Рамазанов спрятал фотографии в конверт.
— Видите ли, Кирилл, сам факт, что вы находились в номере Алексеева даже за несколько часов до его убийства, делает ваше алиби весьма проблематичным. А журналист? Вечером, накануне его странного прыжка с балкона, вас видели вместе в баре, на пятом этаже, в пятьсот втором номере. А известно ли вам, что у американца была похищена большая сумма денег, фотоаппаратура, которую, кстати, сегодня утром обнаружили в тумбочке вашего номера, из которого вы так стремительно исчезли минувшей ночью?.. Так что, дорогой Кирилл Вацура, я спокойно ставлю бутылку коньяка рядом с вами, наполняю рюмки и поднимаю тост: за терпение, мудрость, за то, чтобы ваша память на многие годы оставалась столь же крепкой и чистой, как и этот замечательный, десятилетний коньяк.
Он сделал маленький глоток, подержал коньяк во рту, оценивая его вкусовые качества, проглотил и отправил в рот лимонную дольку.
Я посмотрел на Валери. Она выдержала мой взгляд, хотя он был тяжел от грустных эмоций и чувств. Едва заметно улыбнулась, едва заметно шевельнула губами, словно целуя. Я в ответ скрипнул зубами и отвернулся.
— Что вы от меня хотите? Надеюсь, не пластиковую карточку?
— Естественно. Она пустая, и вы правильно назвали эту безделушку пластиковой карточкой. Не более того! Нам очень было нужно, чтобы вы сами приехали сюда.
— И для этого ваша подруга разыграла этот спектакль? — Я кивнул в сторону Валери.
— Ну, во-первых, она не моя, а скорее ваша подруга, насколько мне известно. А что касается спектакля, то потрудитесь объяснить, что вы имеете в виду?
В комнату вошел картавый. Он был умыт, следов крови на лице не осталось, хотя нос и верхняя губа, и без того крупные, отекли и стали совершенно безобразными. Картавый заметил мое любопытство по отношению к своей физиономии и прикрыл лицо мокрым носовым платком.
— В присутствии этого типа разговор наш далее невозможен, — сказал я.
— Да я тебе, динозавр, всю задницу на фашистский знак изорву! — прорычал картавый.
— Замолчи, — оборвал его адвокат. — И выйди.
Картавый послушался и, бормоча под нос угрозы, вышел из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь.
— Так что вы имели в виду, говоря о спектакле? — напомнил адвокат.
— Арест Глеба. Необходимость во мне как в свидетеле. Ложь, постоянная ложь Валери. Бессмысленные убийства ни в чем не виновных людей… Этого мало?