Афганская бессонница
Шрифт:
Тут Бородавочник, видимо, решил, что расхолаживать меня все же не стоит, и подправил траекторию.
— Хотя что мы еще можем попробовать? Ума не приложу. Сам понимаешь, какая это страна. Афганистан — не Сочи. Честно тебе говорю, у нас до сих пор нет ни одного альтернативного варианта — ну, реального. Но по крайней мере генерал еще жив. А изумруд, если бы тебе удалось его заполучить, возможно, спасет сотни жизней!
Вот он что теперь придумал, гений-манипулятор! Раз я ради чужой жизни готов рискнуть своей, отныне денежной единицей в наших расчетах будут исключительно человеческие жизни. Изумруд — сотни жизней, обезвреженная партия взрывчатки — тысячи, аналитическая справка ЦРУ — поменьше,
— Виктор Михайлович, но ведь этот изумруд не лежит у Масуда на столе в качестве пресс-папье. И, боюсь, мне за красивые глазки его никто не подарит. Его кто-то охраняет, наверняка не один человек. А у меня денег на соответствующий бакшиш нет.
— А их ни у кого нет! Ни у Службы, ни у правительства. Мы пробовали обменять камень у Масуда на танки и вертолеты — он отказался. Здесь нужно придумать что-то другое. Я в безвыходном положении. Правда! Вся надежда на тебя.
Я молча уставился на Бородавочника: даже у откровенной лести есть пределы.
— Ну прости, — согласился тот. — Это было грубо. Не достойно ни тебя, ни меня. Просто я правда в безвыходном положении.
Знаете, что я вдруг понял? Когда мы встретились тогда, в понедельник утром — ну, когда я приехал к нему подписать свою вольную, — Бородавочник был обеспокоенным не из-за того, что ему куда-то надо было ехать. Он не знал, чем кончится разговор со мной и как убедить меня взяться за это дело. У него, похоже, и вправду не было под рукой никого, кто бы, по его мнению, мог выполнить хотя бы одно задание — и вернуться домой живым. Потому что в противном случае вся затея теряла какой бы то ни было смысл.
Почему мне не пришло в голову взять с собой спальный мешок? Почему это не пришло в голову тем, кто нас посылал? А ведь меня перед отъездом инструктировал человек, который провел в Афганистане шесть зим из десяти. Наверное, в армейских палатках печки все же были не из жести.
Может, у масудовских ребят есть спальники? Надо поговорить утром с нашим улыбчивым контрразведчиком Фаруком или кто там с нами будет заниматься.
Я высунул нос и с надеждой посмотрел в сторону окон. Нет, та же непроглядная мгла. Отодвинув край куртки, я нажал кнопку на своих электронных часах: десять минут пятого. Я, как всегда, улетел из Штатов, имея на запястье свой «патек филипп» 1952 года стоимостью полмиллиона долларов. Я вовсе не так богат, и это, наверное, самая дорогая вещь у нас с Джессикой. Просто я ношу на руке этот подарок одного друга-магната, когда отправляюсь на важные деловые встречи, а потом несусь в аэропорт и забываю оставить их в банковской ячейке. Хорошо, что на этот раз я ехал на операцию через Москву и смог оставить семейное сокровище у мамы. А чтобы не оставаться вообще без часов, я попросил помощника Эсквайра купить мне что-нибудь попроще. Он купил мне в переходе метро электронные «касио» за 28 долларов в пересчете с рублей. И знаете что? Они ходят не хуже!
Я прислушался. Мои оба бойца спали: Илья с клокочущим присвистом, Димыч — ровным шелестящим звуком. Йоги — я когда-то этим интересовался немного — сравнивают такой звук с пролетающим рядом шмелем. Я закутался поплотнее в одеяло. Что, все афганцы ворочаются сейчас на подстилках, стараясь заснуть в своих морозильных камерах? Или они спят в шерстяных балахонах с пакулями на голове?
Я усмехнулся. «Духи»! Наш вертолет коснулся колесами земли — по своей воле, а не так, как это чуть не случилось минут за двадцать до того. Еще вращались винты, когда в поток воздуха влетела стайка кричавших и смеявшихся ребятишек, наслаждавшихся тем, как ветер треплет их волосы и одежду. А потом со всех сторон появились «духи». Так наши солдаты прозвали своих противников,
Илья — мы уже стояли на земле — подбежал к Фаруку, единственному человеку, которого мы здесь знали. Объясниться он пытался по-русски, руками дублируя смысл происходящего. Я впервые слышал от него столь длинную речь.
— Е-мое! Кто это такие налетели? Фарук, слышь, куда они наши вещи-то расхватали?
Фарука его судорожная пантомима искренне забавляла, и отвечать он не спешил.
— Успокой его, — сказал он мне по-английски. Напомню, русского Фарук официально не понимал, но при мимике Ильи этого и не требовалось. — Это наши люди. Они отвезут вас в гостевой дом, где вы будете жить.
— Ничего не пропадет? Ты уверен?
— Ничего не пропадет, — заверил Фарук. — Вы гости Масуда, и все это знают.
Он подвел нас к забрызганной грязью «тойоте», стоящей у края поля. В ней был обычный, на пять человек, салон, а сзади — небольшой кузов. В Штатах такие пикапы — любимая машина жителей сельской местности. В кузове уже сидело трое «духов» — как раз на нашей аппаратуре, наполовину скрытой под длинными полами их чапанов.
Илья, не церемонясь, стал передвигать их ноги и пересчитывать места: камера, штатив, тубус со светом, сумка с аккумуляторами и зарядником, сумка с кассетами и всякими мелочами. Имущество было на месте. Мы подбросали в кузов свои вещи — мой чемоданчик на колесиках, маленький, с такими пускают в салон самолета, и две дорожные сумки ребят — и сели в салон.
— Я не могу поехать с вами, — сказал, прощаясь, Фарук. — Вас отвезут в дом, где вы будете жить, разместят и покормят. Боюсь, там говорят только на дари. Ну ничего, как-нибудь разберетесь. Я постараюсь найти переводчика с английским и сразу пришлю его вам.
Сомнений не было: его вся эта ситуация очень забавляла. Но не подло! Он просто осознавал, насколько нам будет сложно ориентироваться в этом новом мире, и ему было интересно, удастся ли нам выйти из этого испытания с честью. Фарук был мужчиной, уже прошедшим обряд посвящения, а мы в его глазах — юношами, кому этот обряд еще только предстоял.
Мне не нравится, когда ко мне относятся снисходительно.
— А где мы можем снимать? — строго спросил я.
— Зачем вам сейчас снимать? Отдохните, осмотритесь, а завтра будет переводчик, и начнете.
— Нет-нет, у нас слишком мало времени! Я бы хотел все светлое время суток что-то делать.
Фарук рассмеялся. У него был веселый нрав, и вообще весь он излучал здоровье и уверенность в себе. Волосы у него были густые, толстые, помытые хорошим шампунем, зубы — ровные и белые, глаза светились. Нет, он, в сущности, был неплохим парнем, только его искренне забавляли иностранцы, еще не понявшие, в какую передрягу они попали.
— Хорошо! Вы можете снимать, где хотите. В городе безопасно. У меня только две просьбы: за город не выезжать и с наступлением сумерек возвращаться домой.
— Замечательно! А эта машина останется с нами? Мы заплатим.
Фарук покачал головой:
— К сожалению, нет. С машиной вообще у вас будет проблема. Еще с бензином проблема, с электричеством будет проблема. Я попытаюсь вам помочь. Главное, найти вам переводчика.
— Темнеет в шесть. С шести мы дома и ждем его.
— Хорошо!