Афганская война глазами военного хирурга
Шрифт:
Командир вновь прошелся по трибуне, собираясь с мыслями. Он коротко обрисовал сложившуюся обстановку, напомнил о высокой миссии интернационалистов, возложенной на всех солдат и офицеров в Афганистане, призвал сохранять достоинство советских людей, беречь нервы своих родных и близких, не писать таких «дурацких» писем. На этом общее построение закончилось, всем командирам подполковник приказал прибыть к нему в кабинет на совещание.
Подразделения стали расходиться по своим рабочим местам. Офицеры-медики шли плотной группой. Все обсуждали этот инцидент с письмом.
— Слушайте,
— У меня мать сердечница, зачем ее расстраивать. Я один у нее. Вот и написал, что в Венгрии служу. Мне Санька Невский помогает расписывать красоты этой страны. Хорошо получается. В отпуск ездил, привез ей подарков кучу. Правда, все удивлялась, что ни одной вещи венгерского производства нет. Еле отбрехался — мол, там тоже все завалено китайскими шмотками. — Худощавый, черноусый, бритый налысо Олег счастливо рассмеялся. О его трогательной заботе к матери знали все в Медроте. Он частенько посылал ей дефицитные лекарства с отпускниками в Союз (с медикаментами там очень было плохо в отличие от Афгана).
— Сашка пролежал зимой больше месяца с тифом, но я знаю, что ни слова об этом семье не сообщил. Так ведь? — Анестезиолог Акбаров, обладатель шикарных черных усов, кивнул в сторону Невского.
— Было дело, Толик. Наши родные и так себе места не находят, зачем их расстраивать лишний раз. Мы же не «пописевы» какие-нибудь! — Старший лейтенант, хирург, кивнул в сторону плаца, намекая на письмо солдата. — Правда, вот удивилась жена, когда я предстал перед ней в отпуске по болезни — худой, как «велосипед». Прижала меня к стенке, пришлось «расколоться» про болезнь. Но это ведь было уже для нее не страшно — все позади, все хорошо кончилось…
— Да, ребята! Правильно мы делаем, что не пишем о наших ужасах и страстях афганских. Пусть меньше волнуются за нас. — Вступил в разговор рассудительный, серьезный Саша Тамару, начальник аптеки. — Вот вернемся домой все живые и здоровые, тогда и поведаем кое-что. С другой стороны, много и не напишешь — цензура вычеркивает часто. Вы обратили внимание, что даже письма из дома просматривают. Мне часто со штампом приходят — «поступило в расклеенном, грязном виде». Это они так свое присутствие оправдывают. Ничего, после войны, вся правда все равно вылезет. Может быть, кто и из нас опишет эти годы.
Медики наперебой начали подтверждать, что тоже получали письма с такими штампами. В каком же виде приходят тогда их собственные письма?!
Незаметно дошли до своей Медроты, разошлись по своим рабочим местам. Начинался новый трудовой день. Немилосердно жгло августовское солнце, не смотря на раннее утро.
Это высокое, вечно голубое небо уже раздражало. Хотелось увидеть тучи, а еще лучше попасть под хороший ливень. Но мечтам не суждено было сбыться. Оставалось надеяться на возвращение на Родину. Уж она порадует хорошим дождичком…
Вечером,
Кровати стояли в несколько рядов. Не всем досталась стена. «Счастливчики» могли развешивать на стене у кровати фотографии жен, детей, рисунки любимых чад своих. В этом отношении хирургу Невскому повезло — его кровать целиком примыкала к стенке. Он с радостью этим воспользовался: теперь, ложась спать, всегда можно было посмотреть на фото жены и 4-летней дочери. Там же Александр разместил и рисунки дочки. Она любила рисовать «счастливую семью» — 3 медведя или 3 зайчика, 3 белочки (обязательно подписывала, где «папа», где «мама», а где «дочка»). Эти рисунки умиляли, добавляли сил. Напоминали, что где-то далеко его ждут и верят в успешное возвращение. А недавно он разместил «последний шедевр» своей любимицы: дочь крупными буквами написала на листе (видимо, текст она старательно обвела после написанного матерью по ее просьбе):
«Дяденьки командиры! Отпустите моего папу в отпуск. Он очень у нас хороший, а вы его держите за руку, не пускаете ко мне. Я сильно скучаю по папе Саше. Я его люблю и он меня тоже!!»
Командир Медроты даже крякнул, прочитав послание дочки хирурга. А потом серьезно пояснил:
— Ну, не могу я тебя сейчас отпустить, сам знаешь! Вот в октябре поедешь, я же не знал, что наш ведущий хирург «свинтит» от нас в Газни. Совсем не кому будет оперировать — наприсылали «зеленых» специалистов на замену, пока они научатся скальпель в руках держать! Потерпи, так и дочке своей объясни. — Михаил Михайлович горестно вздохнул.
Все это припомнилось, когда Невский взглянул на листочек с каракулями дочки — он висел уже неделю.
Холостой Ваня Сухар на «свою» стенку развесил открытки с пакистанскими красавицами, вырезки из журналов «забугорных». Почти всегда при очередной проверке из политотдела их приказывали убрать, что Ваня и делал. Но красотки снова возвращались на свои места после ухода проверяющих.
Поставили 3-х литровую банку, заварили крепкого, ароматного чая. Наступало самое лучшее время отдыха. Каждый был предоставлен сам себе. Многие ушли в кино — но фильмы часто повторялись, надоедало смотреть одно и тоже. В комнате негромко играл магнитофон Вани. Почти все уже приобрели себе новую японскую технику, которая дожидалась в коробках «переправки» в семьи. Но у Сухара была еще и трофейная магнитола, которую и «эксплуатировали» нещадно. Очень нравились всем песни, написанные здесь в Афганистане самодеятельными авторами. Это были свои, родные, близкие и понятные всем песни. Сейчас из динамиков доносилось: