Афганский шторм
Шрифт:
Не принесло авторитета новой власти и такое новшество, как создание партийных ядер. Коммунисты, опасаясь за жизнь многочисленных родственников, просили направлять их на работу в другие провинции. Началась великая перетасовка: формировались партядра и направлялись в различные регионы страны. Партийцы, не имеющие корней в своей зоне ответственности, не знающие людей, обстановки, настроений, не имели и авторитета. Они были большей частью «короли на день», так как ночью вынуждены были запираться в уездных комитетах и ощетиниваться оружием до утра.
Вселяла надежду лишь некоторая стабильность в партии после того, как 5 июля лидеры «Парчам» были назначены послами и выехали из страны. А арест Кадыра и последовавшее тут же увольнение из вооруженных сил около восьмисот командиров всех рангов, от генерала до сержанта, позволили говорить об единстве и среди военных. Роль министра обороны взял на себя Тараки, хотя все прекрасно понимали, что и этот воз будет везти на своих плечах его любимый ученик.
– Товарищ Тараки, сколько же можно на одного человека взваливать? – спрашивал Заплатин, перечисляя обязанности Хафизуллы Амина к тому времени: заместитель премьер-министра, министр иностранных дел, секретарь ЦК, член Революционного совета.
Улыбался Тараки:
– Товарищ генерал, у нас в Афганистане нет такого другого человека, как Амин. Если ему еще одно министерство дать, он сможет работать и там. И пусть работает.
А министерству обороны работы все прибавлялось. Начали понемногу волновать банды, подучившиеся в Пакистане, они появились в восьми провинциях из двадцати семи, иногда даже отваживались принимать бой против небольших подразделений правительственных войск.
Прекращение наших усилий в Афганистане выглядело бы, как если бы мы сняли с себя ответственность, что отвечало бы одной из главных целей Советов, которая заключается в дальнейшем сокращении американского и западного влияния в Афганистане и в регионе.
Было бы не в наших интересах делать Москве такой подарок».
Интерес Соединенных Штатов в первую очередь проявлялся в финансировании и в небольших, но поставках оружия для банд, засылаемых в Афганистан. Это в свою очередь заставляло афганское руководство кроме традиционного дружеского отношения к Советскому Союзу смотреть на него и как на защитника, который поможет выстоять первое время. В мире ведь нет совершенно нейтральных государств: одни революции искали поддержку у социалистического лагеря, другие, которые мы, как правило, называли контрреволюциями, охотно брал под свое крылышко Запад. И все надеялись на лучшее завтра.
Надеялся на будущее и Тараки: народ ведь должен был понять – все, что делается в стране, это ради блага афганцев.
Глава 8 Из ВДВ – во вьючно-транспортную роту . – «Если найдет тебя это письмо ». – Оксана для Бориса . – «Манежным галопом – марш!»
31 декабря 1978 года. Узбекистан
Жизнь крутанула Бориса Ледогорова так, что сорвала резьбу и пошла вертеть вхолостую. А как сказать иначе, если встречал он Новый год в одиночестве в небольшом узбекском городке на должности командира взвода вьючно транспортной роты кавалерийского эскадрона. И слыхом не слыхивал про такое, а вот оказалось, что лазит еще по Памиру наша кавалерия и закрывает какие-то перевалы, до которых не может добраться ни авиация, ни пехота. Так что неправа пословица, будто «дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут» [16] Кушка и саперный взвод были бы для Бориса благом, а здесь изучай, с какой стороны подходить к коням.
За бутылкой вина, в углу казармы, отгороженном устаревшими плакатами, провожал уходящий год бывший десантник, бывший сапер Борис Ледогоров. На кровати лежало нераспечатанное письмо от Желторотика, оно притягивало к себе. Борис ловил себя на том, что смотрит на него по нескольку минут, но держался, решив открыть его ровно в двенадцать: все не один будет.
И неожиданное письмо, и прощание со старым годом подтолкнули к воспоминаниям, к горячему соприкосновению с тем, что хотелось бы забыть, вычеркнуть из жизни и памяти.
Борис поднял письмо, пристроил его на заваленной всякой ерундой тумбочке, лег на кровать. Когда-то давным-давно, сто лет назад, летом, он лежал на нарах в палатке рядом с Леной – Желторотиком – и боялся поднять руку. А сейчас ворочайся, раскидывайся, хоть поперек кровати, пожалуйста, ты свободен. Радуйся. Да только грусть и боль от такой свободы…
Старший лейтенант повертелся, устраиваясь удобнее, прикрыл глаза…
«Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я говорю тебе это слово – „здравствуй“, мой родной. Почему же и куда ты исчез? Я умоляю тебя откликнуться, хотя бы сказать, что живой. А хочешь, я приеду к тебе в гости? Хоть на две минутки, хоть навсегда…
Мысли пляшут, сбиваются, ты меня извини. Я даже не знаю, если честно, как писать это письмо, то ли о том, что на сердце, то ли просто о новостях. А все от того, что не знаю, как ты относишься ко мне сейчас, спустя полгода после нашего расставания.
Я сейчас снова работаю экономистом. Не смогла больше быть с ребятами, не имею права после того несчастного случая, когда на старой шине подорвался мой ученик. Ну да ты об этом знаешь – был рядом со мной в отряде «Вахта памяти». Да и в школе смотрели на меня так, словно…
Впрочем, что говорить обо мне, во всей этой истории самым крайним оказался ты, это больно, несправедливо.
Ведь ты нас всех до слез инструктировал, чтобы не трогали ржавое железо… Сердцем пишу одно письмо, а разумом – вот это. Прошу тебя, откликнись. По почерку, по словам попытаюсь понять тебя. Хотя боюсь, вдруг все, что было у нас с тобой, – это сон. Лена».
«Если найдет тебя это письмо, здравствуй. Сотни раз на день я говорю тебе это слово – „здравствуй“, мой родной…»
– Здравствуй, Лена, – вслух произнес Борис и отложил читаную-перечитаную страничку из школьной тетради в клеточку, вылил в стакан остатки вина. Кивнул своему отражению в осколке зеркальца, стоящего на столе, – с Новым годом.
– Товарищ старший лейтенант, – одеяло, служившее дверью, отодвинулось, заглянул прапорщик, дежурный но эскадрону. – Там внизу, в дежурке, Оксана Сергеевна.
– Ну и что?
– Поздравила нас с Новым годом, спросила, где вы. Говорю, сейчас позову.
– Меня нет.
– А я уже сказал, что вы здесь.
– Нету. Исчез, растворился. Остался в старом году.
– Товарищ старший лейтенант… Она пирог принесла, с курагой. Говорит, для всех, кто в наряде. А вы ведь тоже ответственный.
– Я ответственный по эскадрону, а не по пирогу. И вообще, почему посторонние в расположении части?
– Так вроде она не посторонняя. Я ведь об Оксане Сергеевне Борисовой, нашем ветеринарном враче.
– И я о ней же. Скажите Оксане Сергеевне, что старший лейтенант Ледогоров пироги с курагой не ест. Все!
Прапорщик недоуменно пожал плечами, окинул взглядом захламленный уголок комвзвода и скрылся за одеялом.
«Кушайте свой пирог сами, Оксана Сергеевна», – плюхнулся на кровать, заставив ее жалобно заскрипеть, Ледогоров. Взял с тумбочки тетрадный листок.
«Если найдет тебя это письмо, здравствуй…»
«Здравствуй, Лена. Я не забыл тебя. И прости за молчание. Просто хотелось забыться, уйти от всего…»
Ледогоров стал смотреть в фанерный потолок казармы. После подрыва Филиппка во время поисковых работ на месте белых боев, только увидев его окровавленные руки, залитое кровью лицо, прожженную на груди курточку, Ледогоров, прикомандированный к этому самому отряду, краем сознания, помимо воли и желания просто отметил, констатировал для себя – конец службе. Потом был бег по лесу: Лена впереди, с парнишкой на руках следом.
– Что же ты так, Димка? – уже в больнице успел спросить его Ледогоров. – Ты же знал, что нельзя ничего трогать.
Мальчишка посмотрел левым, очищенным от крови глазом на него, потом на Лену и закрыл веки. Да, он ревновал, он делал раскоп назло пионервожатой, променявшей поиск на любовь со старшим лейтенантом, назло Ледогорову, замутившему голову их руководителю. Назло, назло, назло…
– Во всем виноват я, – отрезал все предложения разделить вину на обстоятельства и случайности Ледогоров, когда вечером собрались в военкомате начальник милиции, женщина из прокуратуры, директор школы. – Я был старшим, и здесь ни Елена Желтикова, ни обстоятельства ни при чем.
Согласно закивал директор – ему, что ли, хотелось вешать ЧП на школу. Вроде бы остался доволен милиционер – не нужно искать виновных, прокурор тоже была не прочь отдать это дело в военную прокуратуру. Лишь военком попытался еще раз если и не выгородить старшего лейтенанта, то хотя бы смягчить ситуацию, но Ледогоров стоял непреклонно: он сапер, он должен был обеспечить безопасность работ, и отвечать должен только он сам. Один.
И через несколько недель расследования – прощайте, ВДВ, да здравствуют советские кавалерийские эскадроны, выговор по партийной линии и полное отсутствие перспективы в дальнейшей службе. Жизнь прекрасна и удивительна. У нас всегда должен быть кто-то наказан. Хотя бы на всякий случай.
А тут еще и Оксана, глазастое чудо, подвернулась. Бывшее чудо…
Он
– Извините. Старший лейтенант Ледогоров. Вы местная?
– А, вам показать, где находится эскадрон? – оглядев чемодан, спросила она. – Вот за этим забором, – указала она взглядом на пыльные, когда-то по весне, видимо, забрызганные грязью плиты, тянувшиеся вдоль тротуара. Это Борис знал уже и сам, просто хотел остановить, увидеть лицо идущей перед ним девушки. А глаза ее, как зеленые антоновки, смотрели на него насмешливо, все понимая, – видимо, не он первый интересовался у нее дорогой. – Что, высоковат для вас? – улыбнулась она, склонив голову набок. Волосы упали на плечо, открыв мочку ушка с дырочкой для сережки.
– Грязноват, – чувствуя подвох, медленно ответил Ледогоров.
– А а, а я-то думала, что вы офицер, – разочарованно протянула девушка и, подчеркнуто вздохнув, спросила: – Вам помочь нести чемодан?
Ледогоров мог поклясться, что его красное от жары лицо стало сначала белым, потом пошло пятнами. Сняв фуражку, он рукавом вытер пот со лба. Подхватив чемодан, с усилием поднял его и бросил через забор. Туда же полетела сумка с вещами, фуражка. Не глядя на девушку, Борис подпрыгнул, ухватился за край плиты и, оставляя на ней туфлями полосы, перевалил за своим имуществом: пусть знает десантные войска. Ишь, красавицу из себя корчит. Познакомился, черт возьми.
Сразу за стеной начинался стадион, за ним виднелась казарма, от которой к Ледогорову бежал сержант с повязкой дежурного.
– Восток диким был, диким и остался, – пробурчал Борис, отряхивая фуражку от пыли и колючек. – Но ничего, я ей ноги когда-нибудь повыдергиваю. И заставлю смотреть своими «антоновками» по другому.
Подбежал сержант, приложил руку к панаме:
– Проводи, – кивнул Ледогоров.
Сержант подхватил вещи, пошел через стадион к казармам. Между ними мелькнули кавалеристы, и Борис замер: вот она, его новая служба, романтичная, непонятная и совершенно непредвиденная. Неужели это все-таки не сон? Неужели все серьезно? Он, сапер-десантник, будет лошадям хвосты крутить?
– Руки держать стаканчиками, стаканчиками, – донесся чей-то властный голос. – Дистанция – на корпус лошади. Манежным галопом – марш!
– Иди в штаб, я посмотрю и подойду, – сказал Ледогоров сержанту.
Сразу за казармами находился изрытый копытами манеж – огороженная невысоким деревянным заборчиком площадка, похожая на хоккейную коробку. Вдоль забора мчались друг за другом около полутора десятка кавалеристов – обыкновенных солдат, к тому же еще и в красных погонах. Посреди манежа крутился всадник, время от времени подавая команды:
– Выбросить стремена, сократить дистанцию, в колонну по два – марш!
На площадке стало просторнее, несколько солдат принесли щитовой заборчик, и всадники один за другим стали направлять лошадей на препятствие.
– Не заблудились? – послышался над головой Ледогорова женский голос, он оглянулся и отпрянул: за спиной стояла лошадь, на которой восседала…
«Она или не она?» – думал Борис, вглядываясь в кавалериста – в берете, в форме, перехваченной портупеей, в высоких сапогах со шпорами: к этому трудно было привыкнуть после сарафана. Но «антоновки»-то, глазища, – точно ее. И язвительность свою, видимо, она с сарафаном не снимает.
– Значит, не заблудились, – ехидничала с высоты девушка. – До штаба довезти? Не бойтесь, это лошадь, если вдруг не знаете. Она добрых людей не кусает.
– Тогда почему вы не покусаны? – не сдержался Ледогоров.
Девушка замерла, мгновение раздумывала над услышанным. Потом лошадь под ней, повинуясь какому то сигналу, встала на задние ноги и пошла на Бориса. Ледогоров решил стоять до последнего, но, увидев прямо над собой перебирающие воздух копыта, все же отскочил в сторону – ну их, этих кавалерист-девиц, в баню. И только после этого девушка хлопнула ладонью по шее лошади, поставила ее на ноги, наклонилась к ее уху и достаточно громко, чтобы слышал старший лейтенант, похвалила:
– Молодец, Агрессор. Умница. Пошли.
Она с места взяла в карьер, перемахнула через заборчик и пронеслась по манежу.
«Дурдом какой-то, детские игры», – сплюнул Борис и, не оглядываясь, пошел к штабу.
Так вошли в его жизнь кавалерия и Оксана. Много воды утекло за полгода службы, научился и он сидеть в седле, рубить шашкой лозу, чистить копыта лошадей, выбирать им корм и многое другое. Было, конечно, интересно, но – не его. Иной раз даже ставил своего Адмирала на дыбы, вдруг увидев под его копытами взъерошенную землю – вдруг мина? Сапер жил в нем еще цепко, в конечном итоге Борис мечтал вернуться и в ВДВ, и к своему делу, но и новое занятие завораживало, позволяло дням нестись со скоростью Агрессора – самого быстрого в эскадроне скакуна. Наладились отношения и с Оксаной, а когда оказалось, что ее фамилия к тому же еще и Борисова, Ледогоров в одну из встреч так и сказал:
– А вот и моя Оксана.
– С чего это ты взял? – Они уже были на «ты», но не до такой степени, чтобы определяться в «мои» или «не мои».
– Какая у тебя фамилия? Борисова. А я кто? Борис. Значит, что мы имеем? Оксану Борисову, то есть мою. Возражения?
– Ну тебя, – отмахивалась Оксана, любовь и гордость всего эскадрона.
Вспоминалась ли Лена? Конечно. И за письма ей садился несколько раз, и телеграммы к праздникам заготавливал, но так и не дошло до их отправки. Оксана была виновата? Вряд ли, хотя тянуло Бориса к ней все сильнее и сильнее. И не потому, что она была рядом, а Лена за тысячи километров. Борис все отчетливее представлял себе, что до любви у них с Леной было еще далеко. Да, чем-то она понравилась, есть у нее притягательность, но вот появилась Оксана – и вытеснила Лену. Так была ли любовь? А не получится ли, что после Оксаны повстречается какая-нибудь новая глазастая, языкастая и ногастая, которая отодвинет все, что было до нее? Черт его знает. Но… но Агрессор и Адмирал уже ржали, увидев друг друга. А это означало, что их хозяева привыкли ездить рядом и им вновь придется тереться бок о бок. Как это происходит, почему перед Леной он готов тысячу раз извиниться, но все же… все же остаться с Оксаной?
– К тебе можно?
Борис спохватился: Так многое промелькнуло в памяти в Новогоднюю ночь. Оксана, в наброшенной на плечи шубке, из под которой выглядывало длинное зеленое платье, стояла на пороге и просительно-виновато смотрела на него: прости и разреши. Пришла. Пришла! Но ведь…
– Да, проходите, раз уж здесь.
– Я пирог принесла… С праздником тебя, – сделала шажок и замерла. Неужели это она когда-то заставила его одним взглядом лезть через забор?
– Вас тоже с праздником.
Оксана покивала: значит, все таки «вы». Гордость гнала ее обратно, можно и нужно было усмехнуться и выйти. Впрочем, только вот нужно ли?
– Здесь просидишь весь вечер?
– Да. Я же ответственный.
– Сам напросился?
– Все равно в казарме живу.
– Койку твою в общежитии… никто не занял еще.
– Займут.
Да, надо повернуться и уйти. На столе пустая бутылка из-под вина, кусок булки, банка магазинных огурцов. А на кровати письмо. От кого?
– Ты… ты не проводишь меня?
– Знаете, ответственный не имеет права покидать расположение части, – выдерживал уставной стиль Борис. Хотелось, очень хотелось плюнуть на размолвку, тем более что Оксана сама пришла, но сегодня пришло письмо от Лены…»
– Но солдаты-то все в клубе, – не хотела сдаваться и Оксана.
– Я пошлю с вами дневального.
– Спасибо, Боря. – Сил больше не было. Чтобы не заплакать от унижения и обиды, заторопилась. – С Новым годом тебя. Прощайте. – Повернулась наконец и вышла.Глава 9 Тайна 117-го номера . – За что погиб дабс? – «Война в сумерках ». – Зеленый свет операции «Гиндукуш ». – Когда быть на месте пожара? – Москва думает
Февраль 1979 года. Вашингтон
Во второй половине февраля Америка хоронила своего посла в Афганистане Адольфа Дабса. Как и положено при прощании, звучал гимн Соединенных Штатов, гроб укрыл звездно-полосатый флаг. В речах отмечались большие заслуги покойного дипломата.
Газеты, мало пролили дополнительного света к той информации, которая содержалась в официальном сообщении. А она излагалась предельно кратко: афганские террористы, переодетые в форму регулировщиков, около 9 часов утра 14 февраля остановили на улице машину посла, пересадили его в свой автомобиль, привезли в гостиницу «Кабул» и, забаррикадировавшись в 117-м номере, потребовали освобождения из тюрьмы одного из своих товарищей. Амин, лично руководивший операцией по освобождению заложника, отдал приказ начальнику царандоя [17] Сайеду Таруну атаковать террористов. Посол, получивший в ходе перестрелки смертельное ранение, скончался.