Афины: история города

Смит Майкл Ллевелин

Откровенные рассказы и восторги именитых путешественников

Сегодня Акрополь для греков не только цитадель, но и Священная скала — «Иерос врахос». Здесь сочетается материальное, духовное и эстетическое. Акропольский холм всегда был сакрален, как для греков периода архаики и античности, для которых олимпийские боги были абсолютно реальны, так и для современных греков и иностранцев.

Предметом интереса путешественников эта скала стала с незапамятных времен, а с XIX века превратилась в место настоящего паломничества. Все старались здесь побывать, и многие оставили свои впечатления. Шатобриан, Дамартин, Флобер, Теккерей, Твен, Мелвилл, Фрейд, Вирджиния Вулф, Арнольд Беннетт, писатель Роберт Байрон, Ле Корбюзье, Ивлин Во и сотни других. Некоторые будто глядят из-за плеча читателя, когда тот сравнивает свои

впечатления со всем, что читал. Одни ударялись в поэзию, другие, как Сирил Коннолли, — в слезы.

Лучше всего во время первого посещения попытаться получить собственное впечатление, независимое от мнений восторженных путешественников прошлого.

Одним из крайних проявлений восторга от созерцания древнего памятника стало чувство религиозного экстаза. Француз Эрнест Ренан, знаменитый автор «Жизни Иисуса», посетил Афины в 1865 году. Он был поражен сильнейшим в своей жизни переживанием и не остался безмолвным. Позже он описывал прохладный, пронизывающий бриз, налетающий издалека. «Есть место, где существует совершенство. Это место одно-единственное, и оно здесь. Я в жизни не мог себе представить ничего подобного. То, что я созерцал, было Идеалом, кристаллизовавшимся из пентеликонского мрамора, — не меньше». Ренан увидел в Акрополе образец вечной красоты, выходящей за ограничивающие рамки культур и народов, «сияние святости». Часы, проведенные им на Священной скале, были часами молитвы. Позже Ренан заявил, что откопал среди старых бумаг путевые заметки, содержащие то, что он назвал молитвой на Акрополе: «Молитва, сложенная мною на Акрополе, после того как мне явилась его совершенная красота». На деле оказалось, что молитва была написана через некоторое время после этого события. Получилась неприятная история, но тем не менее в силе воздействия Акрополя сомневаться не приходится.

Некоторые посетители пытаются сразу же прочувствовать эту силу. В своем дневнике Герман Мелвилл записал 7 февраля 1857 года: «Завтра готовлюсь к посещению Акрополя», будто о духовном упражнении, которое требует определенной сосредоточенности. На следующий день он сообщает: «Акрополь — мраморные блоки, как глыбы уэнхемского льда или огромные куски парафина. Парфенон встает перед человеком, как крест Константина.

Странный контраст шероховатой скалы и отполированных камней храма. В Стерлингшире искусство и природа друг другу соответствуют. Здесь по-другому, граница меж ними не заметна, они слиты воедино, и разрушение выглядит как расколотый снежный ком».

Мелвилл позже попытался выразить свои впечатления в стихах, сравнивая Парфенон с Крестом и раскрывая таким образом переполнявшие его чувства:

Далекий, Согретый солнцем, белый, легкий, Как облако, взираешь ты На озаренный дол. Тебе прибавил красоты Столетний ореол [7] .

Последние строки этого стихотворения о Парфеноне передают ощущение внезапно наступившей тишины — даже птицы затихли, и смолк прибой, — когда на место была опущена последняя храмовая плита. Не все посетители Акрополя восторгаются придуманной картиной, их гораздо больше впечатляет то, что можно увидеть самим. 20 января 1811 года лорд Байрон в письме к другу Френсису Ходжсону прятал свою радость в шутливом сравнении: «Я живу в капуцинском монастыре: передо мной Гиметт, позади — Акрополь, справа от меня храм Юпитера, спереди — стадион, город — слева. Эх, сэр, вот так положеньице! Вот и виды! Не то что в Лондоне или даже в Мэншн-хаусе!»

7

Перевод Д. Закса.

Когда гречанка спросила Бернарда Шоу, как тот находит Акрополь, он ответил: «Как погнутый зонтик». Поэт Георгос Сеферис, рассказавший эту историю, считал, что либо Шоу просто ничего не воспринимал за пределами Соединенного Королевства, либо гречанка действовала ему на нервы.

Писатели старательно пытались передать цвет скалы и Парфенона. Марк Твен при лунном свете сравнивал цитадель с розовым «первосортным рафинадом». Вирджиния Вулф перебирала свою литературную палитру в поисках верных красок: сливочно-белый, охристо-желтый, пепельно-блеклый. Ивлин Во сравнивал Парфенон по цвету с сыром стилтон. Куда более метко, во всяком случае по моему мнению, Г. В. Мортон сравнил его цвет с цветом пенки на девонширских сливках. За последние сто лет в результате регулярных чисток цвет камня изменился, потому что очевидцы XIX века постоянно упоминали о красноватом оттенке камня, да и ранние фотографии

указывают на различие в цвете. К примеру, Чарльз Такермен, ожидавший в 1870-х годах увидеть белизну и сияние, обнаружил «унылый красновато-коричневый цвет, испещренный прожилками и пятнами, образованными воздействием стихий», а многие из колонн — почерневшими от дыма. Конечно, все эти цвета, которые доносят до нас писатели, совсем не похожи на те, что видели древние греки. «Его красота — это красота природы, красота прекрасного материала в лучащемся свете. За исключением некоторых деталей, это нельзя назвать рукотворным искусством, поскольку труды художников уже давно погибли от времени, раскрошились и рассыпались. Но большинство людей предпочитает искусству природу», — писал Роджер Хинкс с некоторым вызовом.

Лучше всех уловил гармонию скал, храмов и дикой природы, рожденную беспорядком камней, Мелвилл:

Не красок теплые цвета, Но бледных линий чистота. Изящность очертаний горных, Как облик храмов рукотворных [8] .

Много было сказано как греками, так и гостями Афин об Акрополе и о впечатлениях от него, еще больше написали ученые, пытаясь объяснить столь различное восприятие древней цитадели и сравнивая отношение европейцев к колониальному прошлому страны, а также взгляды греков касательно осознания себя как нации сегодня.

8

Перевод Д. Закса.

Воспоминания Фрейда

Среди теоретиков эпохи постмодернизма, занимавшихся этой проблемой, выделяется необычным подходом эссе Зигмунда Фрейда «Расстройство памяти на Акрополе», написанное и опубликованное в 1936 году как открытое письмо Ромену Роллану по случаю семидесятилетия последнего. В этом письме Фрейд заявляет, что ему последние несколько лет не дают покоя воспоминания 1904 года, и анализирует произошедший с ним следующий случай. Фрейд и его младший брат каждый год нередко проводили выходные в конце августа или начале сентября в Риме или где-нибудь еще в Италии, либо на Средиземном море. В том году они решили съездить на несколько дней через Триест на Корфу. В Триесте знакомые стали их отговаривать ехать на Корфу в такое время года, а вместо этого предложили поехать в Афины. Судно компании «Ллойд» отправлялось в тот же день.

Фрейд рассказывает: «Визит привел нас обоих в подавленное состояние духа. Мы обсудили предложенный план и сошлись на том, что он неудобен и ничего, кроме трудностей, не принесет». Поездку в Афины они обсуждали нерешительно и без особого удовольствия, но как только открылась билетная касса, они, против всяких ожиданий, без малейших колебаний купили билеты до Афин, не вдаваясь в причины принятия такого решения.

Все это наводит на мысль, что Акрополь на Фрейда впечатления не произвел, — но нет! Вот ключевое место его рассказа:

Когда наконец днем я поднялся на Акрополь и разглядывал окружающий пейзаж, мне вдруг пришла в голову удивительная мысль: «Значит, все, изучаемое в школе, вправду существует!» То есть внутреннее «я», сделавшее это наблюдение, оказалось гораздо сильнее, чем обычно, будучи отделенным от другого «я», которое осознавало это замечание. Оба внутренних «я» были потрясены, но совершенно разными фактами. Первое отреагировало классически, поверив под влиянием эмпирического наблюдения в реальность того, что раньше казалось сомнительным. Как если бы кто-нибудь, гуляя по берегу озера Лох-Несс и увидев вдруг очертания знаменитого чудовища, был бы вынужден признать: «Значит, вправду существует морской змей, в которого мы никогда не верили!» Второе внутреннее «я» испытало жестокое потрясение, потому что даже не допускало мысли, что можно сомневаться в существовании Афин, Акрополя и природы вокруг. Оно всего лишь ожидало выражения восторга или удовольствия.

Заметьте, что Фрейда не интересует Акрополь сам по себе, статья посвящена его собственной реакции на восприятие Акрополя. Далее он довольно подробно разбирает реакцию своего внутреннего «я». (Может ли это быть на самом деле? Вправду ли я вижу Акрополь? Ага, вот об этом нам в школе и рассказывали.) Затем он заключает, что главные действующие силы — почтительность и чувство вины, которые сыновья испытывают, путешествуя дальше своего отца как в прямом, так и в переносном смысле. Потому-то в Триесте им и была неприятна мысль о поездке в Афины.