Афонин крест
Шрифт:
— Хотите вместе? — предложил Петрусь.
— Ну и смешной же ты! — хохотнул Афоня и даже руками взмахнул. — Ты погляди: картошка-то еще горячая. Я только что целый котелок съел, это — остатки, — показывая на картофелины, ловко соврал Афоня.
— Ну, разве так…
Петрусь намеренно неторопливо чистил картошку, но от Афониного внимания не ускользнуло едва приметное дрожание детских пальцев и то, как Петрусь проглотил нетерпеливую слюнку. Откусив картошки, он прямо из бутылки отпил молока.
— А ты налей молока-то в
— Из горлышка вкуснее, — ответил Петрусь.
— Коли так — другое дело…
Петрусь съел две картофелины из четырех, выпил ровно половину бутылки молока и остальное отодвинул в сторону. Увидев взгляд Афони, поспешно объяснил:
— Это — на потом.
Афоня почувствовал его хитрость. Петрусь никогда не забывал о матери. Даже тогда, когда ходили в лес за крупяшками и пиканами. Он самые лучшие нес ей.
— Разве так едят? Не обижай меня, — недовольно сказал Афоня.
Петрусь не знал, что делать. Затруднение оказалось столь мучительным, что щеки мальчика едва приметно зарделись румянцем. Тогда Афоня помог ему:
— Ты хоть молоко-то допей. А картошки пусть… Бутылочка-то у меня в хозяйстве одна.
Дальше упорствовать Петрусь не мог. Он допил молоко, а картофелины положил в маленький ящичек стола, в котором лежали ложки и вилки. Облегченно вздохнул.
— Школьные-то дела как? — спрашивал Афоня.
Петрусь пожал плечами.
— По-старому. Отметки хорошие. Только хлеба теперь не дают. Раньше на большой перемене вот такой ломтик давали да еще с повидлом иногда…
— Будут давать, — твердо пообещал Афоня.
— Может быть, — неуверенно согласился Петрусь.
— Радио-то у вас есть?
— Есть.
— Как там на фронте? А то я сижу в своей избушке, ничего не знаю.
— Наступают вовсю! — сразу оживился Петрусь. — Мама сказала, что если так пойдет, то летом поедем домой. У нас недалеко от Орши бабушка живет. Мы о ней пока, правда, ничего не знаем, но у нее там сад.
— Раз наступают, ясное дело, поедете, — поддержал Афоня.
— Ох, и бьют немцев! — говорит Петрусь. — Я слушаю радио и каждый раз по карте линейкой меряю — по масштабу — сколько километров в день гонят.
— И много ли?
— По пятьдесят и даже семьдесят выходит.
— Ловко! — подивился Афоня. И спросил: — В гости-то приходить ко мне будешь?
— Когда в школе выходной…
— И так ладно. Не забывай. Скоро весна, лето. Делов-то у нас прибавится.
…Запоздалая зима наверстывала упущенное. Истратившись на метели, завалив снегом овражки, колки и дороги, она принялась будоражить людей волчьим воем — верная примета падежа скота.
Недалеко от деревни Грязнушки стоял одиноко, прижавшись к небольшому лесочку, Больной хутор. Многие годы туда переводили больной скот с колхозных ферм. Нынче с половины февраля закружили вокруг хутора волчьи стаи, а потом один за другим пошли их разбойничьи налеты: среди бела дня резали
А по ночам заводили свои голодные песни.
В районной газете напечатали объявление, манили обещанием: за каждого убитого волка колхоз, на чьей земле возьмут хищника, обещал овечку.
Васька Полыхаев, Гешка Карнаухов и Санька Ялунин пришли к Афоне за советом.
— На волков задумали идти, — объявили серьезно. — Как их бьют?
— Обыкновенно — артелью.
— И мы — артель.
— Из мужиков кого-нибудь прихватили бы, — осторожно посоветовал Афоня.
— Некогда им.
— А вооружение у вас какое?
— У Саньки отцова двустволка, у Гешки — малокалиберка осоавиахимовская, взял по знакомству, а у меня старинный дробовик, — выдохнул Васька.
— И куда идти думаете?
— К Больному хутору.
— Не боитесь?
Ребята не боялись. Очень хотелось получить в награду овечку — мяса-то сколько! Афоня шибко не отговаривал: Ваське и Гешке — уже по шестнадцати, Саньке — четырнадцать, все не маленькие. Но схитрил все-таки, посоветовал охотиться днем, когда волк боязлив.
…На другой день ребячья экспедиция двинулась на лыжах в сторону Грязнушки. За Никитиным переездом с дороги свернули к перелескам. Никто волчьи места не знал, рассчитывали на удачу. К полудню наткнулись на следы.
— Может, не пойдем? — робко спросил самый маленький — Санька. — Вон сколько их…
— Как это не пойдем?! — огрызнулся Васька Полыхаев. — А овечка?
— Засаду надо сделать, — предложил Гешка.
— И просидим до вечера зря, — отверг Васька. — Дурак он, что ли, волк-то, на пулю идти?
Двинулись дальше. Разговаривать не хотелось. Ружья тяжело давили на плечи, котомки мешали. После полудня, успокоившись уже, что волков уже не будет, неожиданно увидели двух: друг за дружкой они неторопливо шли им наперерез метрах в семидесяти.
— Залегай! — рявкнул Васька.
Ребят как ветром сдуло с дороги, разом упали в снег, завозились с ружьями.
Волки вышли на дорогу метрах в пятидесяти. Один крупный — видимо, самец, другой — поменьше, но оба худые. Остановившись, самец понюхал воздух, помешкал и присел. Другой последовал его примеру.
— Самое время палить! — зашептал Гешка, взглянув на Ваську.
— Погоди, может, поближе подойдет…
Отчаянный и бесстрашный был Васька Полыхаев.
— Зато сидят, — не сдавался Гешка. — Попасть легче.
В это время без всякой команды грохнул из одного ствола Санька Ялунин. Что-то крикнув, как из пушки саданул Васька. Потом снова Санька.
— А ты? — крикнул Васька Гешке.
— Я уже, — отозвался тот.
Выстрела Гешкиной малокалиберки никто не слышал. Санька торопливо перезаряжал ружье. Васька сказал со вздохом: