Африка: Сборник
Шрифт:
Взрыв смеха прервал в этом месте рассказ маленького горбуна. Ибрагим, торговавший на Большом базаре ослепительно белым жасмином, прекрасными гвоздиками и благоуханными розами, воскликнул, обнажив блестящие зубы:
— Клянусь моим отцом, который тоже продавал цветы на улицах Танжера, из твоих рук она получила целый ворох цветов. Цены ведь на исходе ночи самые низкие.
— Именно это и поразило так красивую даму, — ответил Башир. — Вот с того самого момента жизнь моя на какое-то время круто изменилась.
Он, казалось, глубоко задумался, но в действительности только сделал вид, чтобы привлечь внимание
— Я вручил цветы и повернулся, чтобы уйти, но красивая дама взяла меня за руку и проговорила:
«Какой он славный, этот маленький горбун, и гордости у него не меньше, чем у ребенка из богатой семьи. Неужто здесь все нищие похожи на него?»
Я мог бы с легкостью высвободить руку, но ее прикосновение было мне столь приятно, что у меня не хватило на это ни сил, ни желания. А как красив был ее голос, как свободно лилась речь, в которой слышался какой-то гортанный призвук. Я догадался, что молодая женщина приехала из Америки, — мне часто приходилось слышать иностранцев, и я научился различать, кто откуда родом.
Когда заговорила другая — та, со страшными глазами, — я тотчас распознал в ней англичанку из высшего общества: она говорила с презрительной небрежностью, глотая концы слов, будто считала слова недостойными себя.
«Оставь его, моя милочка, — сказала пожилая дама. — А то еще подхватишь какую-нибудь заразу».
Прекрасная американка мгновенно отдернула руку, словно дотронулась до раскаленных углей. Однако тут же подозвала моего друга Флаэрти.
«У него есть родители? — поинтересовалась она. — Кто-нибудь занимается воспитанием этого мальчика?»
Господин Флаэрти подмигнул мне, улыбнулся в рыжие усы и ответил:
«Ни одна живая душа. Башир принадлежит сам себе и никому больше».
«Какой ужас! Какая жалость!» — воскликнула прекрасная американка.
Мне отчего-то сделалось стыдно, и я почувствовал себя глупцом. Да тут еще Маноло принялся вполголоса петь, а я от его песен совсем теряю голову. Но пожилая дама все поставила на свои места:
«Ну-ну, моя дорогая, сразу видно, что ты еще не успела хорошенько узнать здешнюю жизнь. Да тут сотни таких маленьких бедолаг. Нельзя же горевать о каждом».
«Но этот мне нравится. — Молодая женщина упрямо встряхнула светлыми волосами. — И я хочу взять его с собой. Он забавный, как игрушка».
При слове «игрушка» страшные глаза пожилой дамы уставились на меня. Наконец-то она соизволила меня разглядеть — до этой минуты я был для нее лишь тенью тени.
«Ну полно, моя дорогая, без глупостей. Я сама его возьму. Этому двугорбому мальчишке я найду лучшее применение», — объявила она.
Прекрасная американка не стала спорить. И мой друг Флаэрти тоже ничего не сказал. Да что там они — я и сам даже не попытался улизнуть. Поистине глаза этой пожилой женщины обладали какой-то магической силой.
Она вышла из «Маршико» — высокая, статная, с гордо поднятой головой. Я поплелся за ней. Тотчас же к нам подъехал огромный автомобиль, из него выскочил шофер в длинном белом плаще и черной фуражке с блестящим козырьком. Сняв фуражку, он распахнул дверцу перед пожилой дамой. Я сел рядом с ним, и машина покатила так плавно, будто дорога была устлана птичьими перьями.
В этом месте своего повествования Башир умолк и молчал так долго, что Сейид,
— Какой дьявол держит тебя за язык, и с какой стати ты заставляешь нас ждать?
— Я молчу потому, — ласковым голосом отвечал Башир, — что рассказываю не по читаной-перечитаной книге, как ты, а по памяти и стараюсь припомнить все удивительное, что случилось со мной.
— Не торопись! Вспомни все как было! — попросили слушатели.
И Башир продолжил:
— Всем вам известно, друзья мои, что в миле от города находится место, которое иностранцы называют Горой. Даже отсюда, если забраться на крышу высокого дома, можно увидеть холмы, поросшие цветущими садами, где в самый знойный полдень царит прохлада. Но что мы по существу знаем о Горе? Мы видели дороги, по которым раскатывают машины богачей и цокают копытцами крестьянские ослики, высокие стены, решетчатые ограды. И ничего больше. Обширная Гора вся поделена на обособленные, надежно охраняемые частные владения, и проникнуть туда без разрешения хозяев невозможно. А хозяйничают там иностранцы, приехавшие из разных мест.
Так вот, иностранцы, о которых я веду речь, друзья мои, ничего общего не имеют с теми, что круглый год заполняют городские отели, неутомимо снуют по улицам, толкутся здесь, на Большом базаре, или спешат за гидом, знакомясь с достопримечательностями старого города. Не похожи они и на тех, кто живет в новом городе. Эти занимаются финансовыми операциями, коммерцией, куплей-продажей земель; среди них есть судовладельцы, врачи, чиновники, контрабандисты. Одним словом, все они — работают. Те же, что поселились на Горе, не делают ничего, ну ровным счетом ничего. Обосновавшись на самой благодатной земле, они проживают огромные состояния, доставшиеся им по наследству, и заботятся лишь о собственном покое и удовольствиях.
Но именно поэтому все их почитают и благоговеют перед ними.
Итак, хозяева Горы стоят на самой вершине общественной лестницы. Среди них англичанам отведено наиболее почетное место. А почему бы вы думали, друзья мои? Да потому, что они умеют надежнее других запираться в своих владениях, лучше других обходиться без чьей-либо помощи и сильнее других презирать всех и вся. Удел остальных — добиваться их благосклонности.
Среди англичан, живущих на Горе, самой важной персоной была пожилая дама со страшными глазами, которая увела меня из «Маршико».
После этих слов всеми слушателями овладело одно и то же чувство. При мысли о невиданной роскоши и безграничной власти на лицах бедняков появились довольные улыбки.
И маленький горбун продолжил:
— Много лет назад супруг пожилой дамы (ее звали леди Синтия, а его — сэр Персивал) состоял на службе у английского короля и от его имени управлял весьма удаленными от Англии, но принадлежавшими ей землями. В этих странах, где обитают люди всех цветов кожи, сэр Персивал имел ту же власть, какую имеет над нами, подданными султана, мандуб [5] . Иными словами, в течение долгих лет сэр Персивал был мандубом в простершихся за семью морями владениях своего короля.
5
Мандуб — наместник султана.