Африканеры в космосе. Где мой муж, капитан?

Мельников Сергей

Бургомистр кивнул Груту.

Смерть Давида

"Пробоина была небольшой, с загнутыми внутрь краями. Я посветил в дыру и поначалу ничего не понял: какие-то провода, штыри. Зацепил пальцами, потянул на себя. Когда серая труба с конусообразным носом выскользнула наружу, я чуть не умер от страха. Это была неразорвавшаяся головная часть ракеты. Корпус, наверное, отломился при взлёте, а она осталась внутри. Если бы она рванула в моих руках, спас бы меня скафандр? Сильно сомневаюсь.

Я вернулся на ковчег, достал плиту из обшивки, прихватил сварочный аппарат. Птичка "Морестера" медленно удалялась от ковчега. Ван Ситтарт с де Тоем

уже перебрались на шаттл "Гроот Зимбабве". После истории с лебёдкой я ясно понимал, что Ван Ситтарт решил от меня избавиться, и ничего не мог с этим поделать. Выплывая из грузового шлюза с заплатой в руках, я чувствовал себя смертником, которого ведут по коридору на расстрел. В любой момент палач сзади вскинет пистолет, и пуля пробьёт затылочную кость, а коридор узкий, бежать некуда и направление только вперёд. Далеко-далеко, под моими ногами умирают от голода два человечка, которые дороже мне, чем вся вселенная со мной вместе взятая. Поэтому я двигаюсь по своему выдуманному коридору с подгибающимися от страха коленями и не обращая внимания на шевелящиеся от ужаса волосы.

Я дошагал до края, поколебался и перешагнул угол. Теперь по стене ковчега я шёл к огромному шару нашей планеты, к тебе, Ань [голос дрогнул]. Не обращай внимания, Анют, это насморк, а не то, что ты подумала, в скафандре прохладно. Ещё один шаг за край, и я вишу вверх ногами, а Новая Родезия над моей головой. От всех этих перемещений голова кругом идёт. Мы не приспособлены к такому. Люди должны на планете жить, по поверхности ходить, чего их в космос тянет? Вот я вернусь и никогда в жизни больше никуда не полечу. Обещаю.

Я прижал плиту заплатки к корпусу и прихватил её в четырёх точках. Успел проварить полностью один край, зашёл за угол, и в этот момент корабль вздрогнул всем корпусом. Меня отбросило, и я повис, как флаг на ветру, уцепившись за обшивку кончиками пальцев. Сварочный аппарат легко отлип от моих рук и улетел. Вот тебе и умный скафандр. А я так понадеялся на эти инопланетные технологии, что не зацепил его карабином.

Планета под моими ногами начала медленно увеличиваться. Я не сразу это понял, просто увидел, как еле-еле, по миллиметру уходит за угол ковчега крошечный отсюда полуостров. Кажется, это тот длинный мыс, который врезается в море недалеко от нашего города, а может, нет. Я видел его сквозь прорехи в облаках, трудно понять.

Я на четвереньках кинулся вверх, к краю. Я мог ещё успеть добраться до шлюза и залезть внутрь. Вскарабкался к ребру нашего ящика и замер. Я вспомнил, сколько времени понадобилось нам на "Морестере", чтобы войти в верхние слои атмосферы. Совсем немного. А заплата держится на соплях. Она отвалится при снижении, тут к гадалке не ходи, и "Гроот Зимбабве" сядет с углями в оплавленном пластике вместо продуктов. Вся эта "миссия", как её торжественно зовёт Ван Ситтарт, и так скорее жест отчаяния, чем продуманная экспедиция, но, если заплата отвалится, шансы довезти хоть что-то будут равны нулю. Неужели капитан этого не понимает? Или он подумал, что я уже заварил дыру, и теперь вполне можно идти на спуск со мной, вцепившимся в обшивку? Или ему в принципе важнее убить меня, чем доставить продукты на поверхность… Я не знаю. Не такая важная птица Давид Мкртчян.

А времени очень мало, и что мне со всем этим знанием делать?

Я спустился к заплате, распластался на ней, но ни руками, ни ногами я не дотягивался до краёв. Всё безнадёжно. Тогда я психанул и крикнул:

"Ну что, умник, что делать? Как удержать эту заплату?"

В этот момент я почувствовал давление в левый бок, будто чья-то огромная рука мягко подталкивает меня в сторону. Я переместился правее, к не проваренной стороне. Дотянулся рукой и ногой до днища ковчега. Только я зацепился за обшивку,

меня вжало в корпус. Повернуть голову я уже не мог, но левая рука перед моим носом потекла, растягиваясь. Чёрные чешуйки посыпались вверх, закрывая шов. Наверное, то же самое происходило по всей поверхности скафандра. Меня вжимало в металл, и он наливался холодом. Истончался сам скафандр, и он уже не мог согревать моё тело. Я понял, что меня ждёт в верхних слоях атмосферы. Мне стало страшно.

Я испугался будущей невыносимой боли, когда я буду гореть заживо. И ещё больше испугался своей слабости. Того, что я могу не выдержать, и отцепиться от обшивки. Тогда я отдал команду, которая отключает приоритет сохранения человеческой жизни. Скафандр больше не будет меня слушать. Иногда всё же полезно читать инструкции. Мне оставалось только висеть на корпусе распластанной каракатицей и ждать смерти. И так мне от этой мысли стало обидно.

Я не увижу больше Аню, её улыбку, её глаза. Не услышу, как она говорит по-русски со своим смешным африканерским акцентом, и как смеётся, когда я ей отвечаю на африкаанс, потому что у меня произношение ничуть не лучше. Я не увижу, как вырастет наш сын. И, когда я буду им нужен, меня не будет рядом. И всё это из-за двух подлых убийц, спокойно ждущих сейчас в креслах птички "Гроот Зимбабве", пока я сгорю заживо. Какого чёрта? Я расскажу всё, что тут происходило. Может быть кто-нибудь найдёт чешуйчатую шкварку, прилипшую к днищу ковчега и узнает правду. С чего бы начать?

Я тут собираюсь умереть… Не знаю, через сколько минут, но скоро… И мне немного страшно…"

День спасения

Члены городского совета один за другим выходили из здания хемейнстераада и поднимались на помост. Последним вышел бургомистр. Он встал за трибуну, постучал пальцем по микрофону.

— Сограждане! — Сказал он. — Пятнадцать лет назад Городской Совет, и я в том числе, принял ошибочное решение, осудив механика Давида Мкртчяна. Я исправляю допущенную несправедливость. Давид Мкртчян — герой, который принял мученическую смерть ради спасения нашей колонии. Каждого из вас. Мы узнали правду только сегодня, благодаря настойчивости покойной Адель Брауэр и мужеству ее учеников Петруса Грута и Петруса Винке. Я прошу Альбрехта Хольта транскрибировать запись самописца, найденного юным Грутом, и включить изложение этих событий в летопись нашей колонии.

Толпа заволновалась, бургомистр раскинул руки, погасил выкрики. Когда наступила тишина, он продолжил:

— Гендрик де Той под присягой признался, что по приказу капитана Ван Ситтарта убил Адель Брауэр, чтобы скрыть правду о том, что произошло на борту “Гроот Зимбабве” во время орбитальной миссии. Сам капитан отказался давать показания. Это первый случай предумышленного убийства в истории нашей колонии, поэтому я предложил виновным самим выбрать своё наказание. Петрус Ван Ситтарт и Гендрик де Той приняли решение покинуть город. Они отправятся на остров Крюгера. Город передает им в собственность рыбачью шхуну и поможет построить дом и хозяйственные постройки до наступления зимы. И пусть Господь решит, переживут они эту зиму или нет. Если кто-то из вас хочет отправиться с ними, город не будет препятствовать.

Площадь взорвалась, и что было в этом крике? Гнев, изумление, разочарование.

«Как так, капитан?» — Кричали в толпе. — «Мы вам верили, капитан!», «Ты — убийца, капитан!»

…

Ван Ситтарт стоял перед окном в главном зале хемейнстераада и угрюмо смотрел на беснующуюся толпу за спинами членов Городского Совета.

— Все, что я делал в своей жизни, я делал ради них. — Сказал он с досадой.

— Пусть эта мысль утешит вас на острове Крюгера, Ван Ситтарт. — Отозвался Дидерик устало.