Африканскими дорогами
Шрифт:
В частности, этот круг представлений оказал глубокое влияние на то, как в повседневности складывались отношения между мужчинами и женщинами. Речь опять-таки не о нормах, регулирующих положение тех и других в обществе, а о жестах и словах, в которых выражались будничные контакты, о поведении.
Например, нагота… Когда в Западной Европе в конце 60-х годов начало появляться на экранах кинотеатров обнаженное женское тело, то реакция публики была крайне болезненной. Нарушение многовекового церковного запрета сопровождалось криками о порнографии, о разложении культуры, о падении морали. А одновременно из киностудий хлынул поток действительно порнографических фильмов, удовлетворяющих грязненькое любопытство иных зрителей. Века религиозного ханжества дали ядовитую отрыжку.
В
В поле и мужчина трудился обнаженным по пояс. Нагота никого не смущала, впрочем, это не означало, что в деревне не знали стыдливости. Напротив.
Столь же естественным был подход к добрачным отношениям. Мне не раз приходилось сталкиваться с недоумением крестьян, узнававших, что в Европе жених и невеста несколько месяцев, а то и лет ждут брака. Долгое ожидание якобы для того, чтобы лучше понять друг друга, им представлялось странным. Они считали, что только совместная жизнь позволит юноше и девушке решить, смогут ли они основать собственную семью.
С этим взглядом я встречался, как правило, там, где сохранялись пережитки материнского рода, — у народов группы акан, среди различных ветвей банту. Влияние ислама в одних районах, христианства в других заметно изменило былые нравы, по традиции умирали медленно.
Чистота чем-то была родственна порядку, как осквернение — хаосу. А хаос был глубоко чужд архаичному сознанию с его склонностью к канонизации, то есть упорядочению своих представлений. Не случайно поэтому, что в путанице странных и внешне противоречивых идей, где европейцу трудно было бы найти путеводную нить, африканец свободно ориентировался: в его глазах эти идеи складывались в достаточно стройную систему.
Тяга к чистоте повлияла на брак и семью, любовь к порядку, мне кажется, воздействовала на этикет. Соблюдение принятых правил вежливости было в африканской деревне тем более важным, что их нарушение ставило под сомнение справедливость узаконенной обычаем общинной иерархии и места каждого общинника на ведущей вверх лестнице престижа. Это было бы недопустимым вызовом.
К тому же условные фразы и условные жесты этикета обычно согреты теплом искренности. Это очень хорошо почувствовал французский исследователь Венсан Герри. Он рассказывал о бауле Берега Слоновой Кости, где жил несколько лет: «Солнце поднимается на горизонте, когда женщина идет через деревню, грызя початок кукурузы — свой завтрак. За ней торопится ее маленькая дочь с деревянной палочкой во рту. Этой зубной щеткой девочка энергично трет зубы и десны. Кокетство не ждет долгие годы. Не имея возможности похвастать, как ее старшие сестры, красивым платьем — девочка идет совершенно голая, — она гордится сверканием на солнце своих белых зубов.
Крестьянка приветствует всех встреченных по дороге односельчан.
— Сударь, день встает! — говорит она.
— Сударыня, утро прохладно! — отвечают ей.
Она шагает бодрым шагом и обгоняет неторопливого крестьянина.
— Сударь, ты первый!
— Сударыня, ты последняя! Каковы же новости последней?
— Я была последней, но вот нагнала тебя!
Только после этого необходимого вступления сможет начаться разговор. Если крестьянка встретит кого-нибудь шагающего в противоположном направлении, то по его походке или ноше она поймет, идет ли он с поля или из другой деревни. В зависимости от этого она применит особую форму приветствия.
Придя на поле, женщина встречает мужа. Он вышел из дому раньше, пока она занималась туалетом детей. Вновь повторяются приветствия. Ведь в семейном обиходе так же вежливы, как и на людях. Трогательно слышать, как девочка, едва начавшая говорить, приветствует своего работающего отца.
— Папенька, успеха тебе!
— Моя доченька, утро прохладно! Правда, утро красивое?
— Папенька, солнце встало, я пришла пожелать тебе доброго дня!
К полудню, когда „солнце останавливается
— Эй, мы остаемся вместе!
— Да, мы встретимся!
Вечером в деревне наступает время взаимных посещений. Слышно, как скрипит резная дверь двора. Появляется мужчина, он говорит:
— Сударь, темнеет! Сударыня, темнеет! (Всегда следует первым приветствовать лицо вашего пола.)
Свои приветствия мужчина подчеркнул широким жестом правой руки. Левой рукой он опустил тогу до пояса.
— Сударь, наступает ночь! — отвечает хозяин дома.
Ребенок бросается к самому красивому сиденью, чтобы предложить его посетителю. Отец говорит тогда своему гостю: „Отдохни". Устанавливается тишина, которую можно принять за холодность и даже враждебность, если не знать обычаев бауле. В действительности пришельцу хотят дать время отдышаться и прийти в себя. Тем временем ребенок отправился за соком ко-носового ореха. Склонившись и прижав левую ладонь к правому локтю, он предлагает сок гостю. Затем хозяин медленно поднимается со своего сиденья и подходит пожать руку своему гостю, говоря при этом: „Сударь, ночь наступает!" И вся семья, взрослые и малые дети, хором повторяет громко: „Ниа аосси о!“ — „Ночь наступает!".
Готова еда, хозяйка наклоняется к уху гостя и говорит: „Уже подано". Так деликатно его приглашают к столу. Было бы невежливо спрашивать: „Ты это хочешь?" Хозяин выглядел бы так, словно он с сожалением угощает гостя. Ему надлежит сказать: „Я принес тебе курицу или соус из ореха масличной пальмы".
После ужина все проходят в „салон", а точнее к большому дереву на деревенской площади. Старшина деревни захотел почтить гостя, предложив ему кувшин пальмового вина. Тогда-то бауле, освеженный этим пьянящим напитком, становится говорлив: песни, пословицы, сказки чередуются беспрерывно. Однако даже во время этих очень свободных бесед бауле помнит о правилах приличия. „Даже опьянев, яйцо не пойдет прогуливаться среди камней", — говорит пословица».
Строгость норм поведения, прививавшаяся повседневным воспитанием, редко вызывала здесь раздражение, может быть, потому, что условность обязательных в бытовом общении слов и жестов была обычно согрета душевным теплом. К тому же в отдельных случаях обществом допускалось на время полное отрицание общепринятых правил. Венсан Герри не пишет, наблюдал ли он среди бауле что-то подобное, но среди йоруба Нигерии раз в год устраивались празднества, некоторыми чертами напоминавшие римские сатурналии. Улицы города захлестывались шумной толпой, в которой рабы провозглашались вождями. В начинавшемся разгуле забывались все запреты, отвергалась общественная иерархия: аристократы подвергались насмешкам и оскорблениям, бедняки глумились над ростовщиками и лавочниками.
Но этот миг свободы был короток.
Замечательной чертой деревенского быта было полное отсутствие воровства. Крестьяне бауле не знали замков, запоров, сторожевых собак, их дома всегда были открыты.
Днем, когда все взрослые находились в поле, посторонний мог зайти в любой дом. Если он был голоден, ничто не мешало ему взять увиденную еду. Единственное, что от пего требовалось, — сказать об этом позднее хозяину.
Опять не могу не вспомнить Венсана Герри и его умного, проницательного взгляда на деревню бауле, где он прожил не один год. Он сумел показать, как вызывающие наибольшее недоумение европейца стороны поведения африканца обусловливались именно эмоциональной спаянностью крестьянского мира и духом людской общности, который он воспитывал.