Африканский ветер
Шрифт:
— Я вам весьма признателен за это приглашение, но не совсем понимаю, чем вызвана такая любезность, — сказал он, наслаждаясь горячей печенкой, которую намазывал маленькими порциями на кусочки жареного хлеба.
Я стал что-то плести насчет любви к Соединенным Штатам…
— Насколько я понимаю, у вас образование инженера-химика, — продолжил он — Ваши заводы находятся только во Франции?
Досадная, но приятная оплошность: он принимал меня за хозяина. Я осторожно признался, что всего лишь занимаю ответственный пост, и снова объяснил мое приглашение сер дечной к нему симпатией. «Что-то вроде дружеской вспышки молнии», — сказал я тогда.
— Фамилия Ландлер не очень французская…
— Отец был родом из Страсбурга, а бабка из долины Луары.
— Замки на Луаре просто великолепны, но у меня пока не было времени из посетить.
— У моей бабки по отцовской линии была дворянская усадьба неподалеку от Орлеана.
— Да? — сказал он. — А ваша мать? Расскажите мне о ней…
Она была немкой. Ее отец был владельцем заводов по выпуску химических материалов.
— Каких заводов?
Я уклонился от прямого ответа:
— Я вам расскажу о них потом, может быть. Эти истории о войне так тягостны. Большинство немецких промышленников времен войны испытали много трудностей… Но это в прошлом.
Я наклонился к нему:
— Мои родители умерли, когда я был еще подростком. Меня воспитал дядя, тоже промышленник на севере Франции. Я — вся его семья, его единственный наследник.
Я врал с такой отчаянной силой, какой обычно надувают спасательную лодку. Этот тип родился богатым, зачем ему знать о моем нищенском прошлом? Разве ему интересен европеец, сам сделавший себе карьеру? Я должен был иметь определенное положение в обществе, выдумать шикарное окружение, беспечное детство. Глядя ему в глаза, я дозировал подробности. Немного о семье, немного о работе. Инженер-химик, экономист, имеющий глубокие знания англосаксонского патентного права, год учебы в школе менеджеров в Швейцарии… Это его заинтересовало. Но когда я сказал ему, что работаю над дезинфицирующим спреем, который можно будет применять как на эпидерму, так и на предметы, он хмуро буркнул:
— Слишком поздно. Нет смысла продолжать эту работу. Скоро на американском рынке появится масса таких продуктов.
Моя лицензия в области международного торгового права его удивила:
— Не надо все сваливать в одну кучу. У нас много адвокатов, специализирующихся в отдельных отраслях… Вы знаете, в США…
Я это знал. Он проглотил то, что осталось от утиной печени.
Оксфорд не произвел на него никакого впечатления. Он рассеянно жевал салат из одуванчиков.
— А почему не Гарвард?
Гарвардский университет? Целое состояние за год обучения, чтобы гулять с девицами и купить себе машину. В таком темпе старый Жан закончил бы свои дни в доме престарелых
— Замечательный ресторан. Благодарю за то, что вы меня сюда пригласили… Я был бы счастлив…
Он замолчал. «Ну, давай же, дружок, пригласи меня отобедать в отель «Беверли-Хиллз», и я приеду всего лишь на один обед. Да, пусть мне придется задушить старого Жана, чтобы купить билет экономического класса до Лос-Анджелеса и обратно».
Эта маленькая пауза пошла нам обоим на пользу.
— Эрик… Ведь вас зовут Эрик, не так ли?
— Да.
— Скажите, зачем вы меня сюда пригласили?
Я улыбнулся:
— Чтобы получше вас узнать. Ваша компания высоко котируется и занимает важное место в мире химического производства. Вы мне показались симпатичным человеком там, в «Крийоне».
— Это меня радует, — сказал он.
И доверительно добавил:
— Все меня постоянно о чем-то просят.
Я сочувственно ответил:
— Вы, очевидно, перегружены работой. Что за жизнь!
— Сохранить наследство еще тяжелее, чем это может показаться, — сказал он, — Мой отец создал компанию сорок лет тому назад и построил наши заводы на земле, которую мой дед когда-то приобрел неподалеку от Лос-Анджелеса. Я — Харт Третий.
Меня снедала ревность. Я возмутился бы, если бы хулили Францию или обвиняли Германию, но как европеец чувствовал себя униженным. Для него я был чем-то вроде муравья. А выскочка-муравей никому не интересен.
— Видите ли, я обожаю обе мои родные страны, — сказал я — И Францию, и Германию, но меня приводит в уныние старение Европы.
— По некоторым прогнозам, в 1992 году все улучшится, — сказал он.
Мне захотелось крикнуть ему, что я хочу вырваться отсюда и начать новую жизнь в другом месте, у него! Но я заявил с ярко выраженным самолюбием бедного родственника:
— В 1992 году мы станем экономически более сильными.
Он рассеянно оглядел зал:
— Все возможно. Объединенная Европа могла бы стать могущественной, если бы ее не раздирали проблемы разных языков… Мне нужно подобрать здесь кого-нибудь для руководства нашим филиалом в Гамбурге и…
Я прервал его:
— Вот как? Интересно! А я уже говорил вам, что владею тремя языками?
— И говорите на немецком так же, как на английском?
— Точно так.
Он сразу же дал задний ход:
— Немцы такие странные, быстрые и медлительные одновременно. Думаю, что лучше найти кого-нибудь из коренных немцев. Из-за проблем с иммигрантами они не очень любят иностранцев. Во Франции с этим еще сложнее, вы все кажетесь такими занятыми, когда к вам обращаются. За редким исключением. Вас часто посылают «за розами». Меня удивило это выражение.
Я постарался уменьшить нараставшее напряжение и не попасть в категории «вы» и «все вы».
— Думаю, это — всего лишь вопрос отношения, старая особенность считать себя хозяевами и терзаться в приступах самоудовлетворения. Но это пройдет…
— А! — произнес он, — Я рад за вас.
Он положил порцию стейка «тартар» на кусочек хлеба. Таким образом у него получился гамбургер с сырым фаршем.
— Я рад за вас — снова сказал он. — Француз, так прекрасно владеющий английским языком, имеющий столь котирующиеся дипломы Оксфорда… и прекрасный старый город…