Афродита
Шрифт:
— Твой язык — это окровавленный кинжал, поранивший твой рот.
— Мой язык украшен драгоценными жемчужинами. Он пылает от желания обладать моими губами.
— Твои ноги и бедра — два белых слоновьих бивня, несущих твои ступни, словно два красных цветка.
— Мои ступни — словно два лепестка водяной кувшинки, мои ноги и бедра — словно стебли и бутоны кувшинок.
— Твои груди — словно два серебряных щита, выступы которых закалены в крови.
— Мои груди — это луна и ее отражение в озере.
—
— Мой пупок — это круглая жемчужина на опрокинутой чаше, а мое лоно — это ясный месяц над лесом.
Настала тишина. Рабыня опустилась на колени, склонила голову.
Куртизанка продолжала:
— Моя сердцевина — словно пурпурный цветок, полный меда и благовоний. Она — словно морская актиния, подвижная и в то же время ленивая. Она — сырой грот, она — теплое пристанище, она — убежище, где ждет отдых на пути к смерти.
Падая ниц, индуска тихо прошептала:
— Она ужасна. Это лик Медузы.
Кризи воздвигла ступню на затылок поверженной рабыни и, вся дрожа, промолвила:
— Джала!..
Постепенно опустилась ночь; но луна светила столь ярко, что вся спальня казалась заполненной голубоватой дымкой.
Обнаженная Кризи рассматривала свое тело, на котором играли лунные блики и глубокие тени.
Внезапно она резко поднялась.
— Джала, прекрати! О чем мы думаем! Уже ночь, а я еще не выходила. Теперь я не найду никого, кроме подгулявших матросов. Ответь, Джала, я красива? Ответь, Джала, красивее ли я сегодня, чем всегда? Не правда ли, что я красивее всех женщин Александрии? Не правда ли, тот, кто заглянет в мои глаза, будет отныне следовать за мною повсюду, как покорный пес? Не правда ли, я сделаю с ним все, что захочу, даже превращу его в раба, если на то будет моя воля... мой каприз... и что от любого я могу ожидать беспрекословного повиновения? Одень меня, Джала.
Вокруг ее рук обвились две серебряные змейки. На ее ноги надели сандалии, на голенях перекрестились кожаные ремешки. Она сама застегнула под своим горячим животом пояс девственницы, который шел от поясницы до потайных линий паха; в уши она продела большие серьги в виде колец, на пальцы нанизала перстни; шею украсили три золотых ожерелья, отчеканенных в Пафосе рабами при Храме.
Какое-то время она рассматривала себя — еще обнаженную, но уже украшенную драгоценностями; затем достала из ларца просторную легкую накидку из зеленого льна и завернулась в нее до самых пят. Складки ткани ничего не скрывали, но все подчеркивали. Один из локтей прятался под туникою, а другая рука оставалась обнаженной и слегка приподнимала подол, чтобы он не волочился по пыли.
Она взяла свой веер из перьев и вышла.
Стоя на ступенях, опираясь о белую стену, Джала смотрела, как удаляется куртизанка. Она медленно шла мимо домов, по пустынной улице, залитой лунным светом. Легкая тень колыхалась позади.
На Александрийской дамбе
На Александрийской дамбе пела какая-то певица. По обе стороны от нее сидели на белом парапете две девушки и играли на флейтах.
Два козлоногих сатира нимф перепуганных гнали. Слезы, проклятья и вопли слышались в чаще лесной. Горе! Попались бедняжки! Вот их схватили за косы. Вот уж владеют сатиры девами в смятойДевушки, игравшие на флейтах, вторили: — Эрос! Эрос!
Аттис, Кибелой гонимый, красою сродни Аполлону. Эрос, ты в сердце Кибелы стрелою Любви угодил. Немилосердный, ответствуй: сам-то любить ты умеешь Или же всех ненавидишь? Немилосердный, ответь! Через поля и дубравы Кибела за Аттисом мчится, Чтоб ледяное дыханье смерти вдохнуть в беглеца. Мчится она, чтоб исторгнуть из уст его пламенно-нежных — Женщины! Женщины! Женщины! — мучительно сладостный стон. Эрос!— Эрос! Эрос! — пронзительно вторили флейтистки.
Пан за Сирингою гнался — дочерью вод тихоструйных, Дочерью вод полнозвездных, дремлющих в чаще лесной. А злобно-изменчивый Эрос незримо лобзал ее груди, К ланитам ее и бедрам, невидимый, припадал. Пан за Сирингою гнался, всем сердцем возжаждав нимфу, Но тень лишь узрел беглянки, на волнах дрожащую тень. Эрос, могучий Эрос владеет людьми и богами, Он властен даже над смертью! Всевластен! Необорим! Над нимфы могилой подводной сорвал камышинку Эрос — Он даже над смертью властен! Всевластен! Необорим! Припал к камышинке губами, исторгнув из флейты-сиринги — Женщины! Женщины! Женщины! — мучительно-сладостный стон. Эрос! [1]Перевод Ю. Медведева.
Пока флейты еще допевали последнюю мелодию, певица протянула руку к прохожим и, собрав четыре монеты, спрятала их в свою сандалию.
Постепенно толпа рассеивалась; многочисленные зрители с любопытством озирали друг друга. Шум их шагов и голосов заглушал даже плеск моря. Матросы вытягивали лодки на берег. Вокруг сновали продавцы фруктов с полными корзинами через плечо. Нищие робко протягивали дрожащие руки. Ослы, навьюченные полными бурдюками с вином и маслом, терпеливо переминались у изгороди, к которой были привязаны.
Солнце садилось, и на дамбе собралось куда больше праздношатающихся гуляк, нежели занятых делом тружеников. То здесь, то там люди собирались вокруг какой-нибудь женщины. Слышались голоса, окликающие знакомых. Молодые богатые люди снисходительно озирали задумчивых философов и с интересом разглядывали куртизанок.
А они собрались здесь всех рангов и возрастов, начиная от самых знаменитых, облаченных в легкие цветастые шелка и сандалии из тончайшей золотистой кожи, и до самых ничтожных, ходивших босиком и одетых кое-как. Это не значило, что бедные куртизанки были менее красивы, чем богатые, просто они оказались менее удачливы, однако мужчины обычно не удостаивали вниманием тех, чья прелесть не была подчеркнута изысканными одеяниями и множеством драгоценностей.