Агафоны-рябинники
Шрифт:
Наконец пришло желанное время. На шестнадцатом году отец взял меня с собой в Рыбинск. Старший брат – Пантелей был уже неплохим плотником и отец советовал мне приглядываться к его работе, чтобы научиться хорошо плотничать: «Глядишь, и прибавят тебе лишнюю копейку к заработку».
Не собираясь следовать отцовскому копеечному расчету, я все же стал наблюдать за работой брата и других плотников, не вдумываясь в «секреты» мастерства до тех пор, пока не повстречал настоящего умельца – морехинского Терентия Пазова, попавшего в нашу
Проходя игрушечными рядами, я остановился около матрешек.
– Смотри, дядя Терентий, какие красивые матрешки!
– Не, это мазня, – равнодушно откликнулся мой спутник.
– Но ведь краски-то яркие, – настаивал я на своем.
– Яркие-то, яркие, да жизни в этих матрешках нет. Мертвые они, ответил Терентий и повел меня в конец игрушечного ряда к древнему деду Ермолаю. Тот сидел на скромном ящике и по детски приглядывался к нам. Перед ним на подстилке стояли, как живые, гордо-величавые матрешки. Я остолбенел. А Терентий продолжал:
– Видишь, браток, и краски как будто те же, но мастер вложил в них искру своей души и матрешки ожили.
– Да, это какое-то чудо, – удивился я и тут же, к радости продавца, купил у него одну матрешку на память. Идя с базара, Пазов продолжал разговор о мастерстве.
– Молодец Ермолай! Умеет радовать людей! А ведь и плотницкое дело души требует. Вот смотри, – указал он мне на стоявшие рядом два дома.
– Один, будто пришибленный, с несуразно-низкой крышей и такими же подслеповатыми окнами. Стоит, будто милостыню выпрашивает, а почему? Да потому, что строили его равнодушные руки.
– Я посмотрел.
– А теперь взгляни на другой дом. Заметил разницу?
– Заметил.
То-то и оно. Хоромину эту делали умные руки, любящие творить людям добро. Потому-то дом этот и выглядит веселым, словно ребенок, которого одарили калачом. Вот и ты норови сначала уяснить соразмерность во всем, а потом уже возводи дом, да так, чтобы он радовал людской глаз. Ведь нам Матвеевским плотникам надлежит не только поддерживать славу предков, а ещё и приращивать ее своей сноровкой.
– Да, ведь трудновато приращивать-то, – заметил я.
– Конечно, трудновато. Но ведь говорят, чтобы рыбку есть, надо в воду лезть.
– Твою настырность я заприметил и думаю: «Быть тебе умельцем первой руки!»
– Не знаю, смогу ли! – промямлил я.
– Сможешь. Раз интересовался всерьез. Бывает иного вьюношу считают никчемушным. А он растет, встретит доброго советника, а потом вдруг как прыгнет вверх, да так, что затмит всех прежних своим умельством! И заметь, настоящий мастер никогда не довольствуется достигнутым. Кажинный раз он гоношит переплюнуть самого себя! Вот такие-то неуспокоенные души и двигают вперед всякое человечье рукомесло.
Наставления Терентия Пазова стали для меня дорожными указателями и я размышлял: «Идет человек дорогами детства,
Теперь, принимаясь за новую работу, я чувствовал себя как перед неспетой песней, которая обязательно будет спета. Я тщательно вымерял, потом чертил на бумаге план будущего здания, согласовывал его с заказчиком, сообщал плотниками все принимались за работу. Закончив постройку, я хвалил равностных трудяг. Хозяева же и подрядчики редко благодарили нас за отличную работу, считая мастерство «пустяком». Платили нам за тяжкий труд по 25–30 копеек в день.
Однажды в окрестностях Ярославля, наша артель сооружала одному дворянину особняк. Сладив фундамент и изрядно намучившись, мы присели передохнуть. Не успели вытереть пот и прикурить, как услышали гневный окрик подходившего к нам с тросточкой тучного хозяина – господина Прокудина.
– Бездельники! Хамы! Так-то вы работаете! Ни полушки не заплачу лодырям, мать вашу так…!
– Ваше высокоблагородие! – степенно сказал поднявшись старшой, – мы устали, от натуги взмокли и только что присели передохнуть.
Но этот белоручка, презирая нас, как «черную кость», продолжал нас бранить и вынудил приняться за работу. Много ещё пришлось видеть подобных этому Паскудину (так прозвали мы про себя хозяина).
А дома меня угнетало отцовское скопидомство. Став уже взрослым, я продолжал ходить в домотканой одежде и лаптях. Наконец отважился как-то попросить у отца денег на костюм и ботинки.
– Нишкни, шайтан-дурак! – ответил отец.
– Но мне в беседу ходить надо, а туда в лаптях и портянине никто не ходит, – настаивал я.
– Парень женихом стау, а выйти не в цем, – поддержала меня Домна.
– Постыдился бы людей! – разговор встряла мать, вошедшая в избу с подойником молока.
– Цево ты крицишь, батька! В деревне-то смеютця все над тобой! Одеваемся хуже нищих, срамота!
– Моуци, ера пустая! – возражал отец. И все же, дружным натиском всей семьи он был устыжон. Подойдя к заветному шкафу, отец вынул деньги и молча положил их на стол. Купленная вскоре жиниховская справа, пришлась мне впору. Домна вышила мне заранее полотняную рубашку.
Собираясь вечером на посиделки, я заглянул в висячее зеркало и не узнал себя в новом костюме и ботинках. Из зеркала на меня смотрел стройный, молодой брюнет с чуть изумленным взглядом. Недорогой костюм и ботинки придали мне нарядный и солидный вид. «Ну чем не жених»? – подумал я про себя и услышал от сидевшего неподалеку отца:
– Баской! (Красивый – Избекова А. А.), ницево не скажешь! Девки – будут бегать за тобой. – А сам в уме уже подсчитывал, как восполнить в ближайшую ярмарку денежный изъян сына.