Агасфер (Вечный Жид) (том 3)

Сэ Эжен

– Но...
– отвечал бельгийский епископ, отирая лоб, - все лучшее, что можно сказать о вашем преподобии...

– Не угодно ли вам съесть чего-нибудь?
– предложила княгиня, указывая на роскошное угощение.

– Благодарю вас, мадам. Я уже поел редьки сегодня утром.

– Мой секретарь аббат Берлини, присутствовавший при вашем обеде, преклоняется перед вашим воздержанием, - сказал кардинал.
– Оно достойно анахорета...

– Может быть, мы поговорим о деле?
– грубо прервал Роден как человек, привыкший приказывать и руководить беседой.

– Мы будем очень рады вас выслушать, - сказал кардинал.
– Ваше преподобие сами назначили

этот день для беседы о наследстве Реннепонов... Это дело так важно, что оно привело меня сюда из Рима: поддерживать интересы славного общества Иисуса равносильно поддержке интересов Рима, и я обещал отцу-генералу служить вам всеми силами.

– Я могу только повторить слова его преосвященства, - сказал епископ. Мы оба из Рима и оба одних мыслей.

– Конечно, - начал Роден, обращаясь к кардиналу, - ваше преосвященство может помочь нашему делу, и я вам сейчас скажу, как...

Затем, обращаясь к княгине, он прибавил:

– Я пригласил сюда доктора Балейнье, сударыня; необходимо ему кое-что сообщить...

– Его проведут, как обычно, - сказала княгиня.

Со времени появления Родена отец д'Эгриньи молчал. Казалось, он находился под влиянием неприятной заботы и, видимо, переживал минуты сильной нравственной борьбы. Наконец, привстав с места, он кисло-сладким тоном заметил кардиналу:

– Я не хочу просить ваше высокопреосвященство быть судьей между отцом Роденом и мной: отец-генерал приказал - я повиновался. Но, ваше высокопреосвященство, вы скоро вернетесь в Рим, увидите нашего главу, и я попрошу вас оказать мне милость передать вполне точно ответы его преподобия отца Родена на те вопросы, которые я позволю себе ему задать.

Кардинал поклонился.

Роден с удивлением взглянул на отца д'Эгриньи и сухо заметил:

– Это дело конченое. К чему тут еще вопросы?

– Я не хочу оправдываться, - начал отец д'Эгриньи, - я хочу только выяснить некоторые факты.

– Говорите тогда только без лишних слов.

И, вынув свои большие серебряные часы, Роден прибавил:

– В два часа я должен быть в Сен-Сюльписе.

– Постараюсь быть по возможности кратким!
– со сдержанной неприязнью проговорил аббат. Затем он продолжал, обращаясь к Родену: - Когда ваше преподобие нашли необходимым отстранить меня и занять мое место после серьезных и, быть может, слишком строгих порицаний моих действий... действий, которые, я должен сознаться, действительно повредили делу...

– Только повредили?
– насмешливо переспросил Роден.
– Скажите лучше: дело было окончательно проиграно, как вы мне поручали тогда написать в Рим.

– Это правда!
– сказал д'Эгриньи.

– Значит, я принялся за излечение безнадежно больного, от которого отказались самые искусные врачи, - с иронией продолжал Роден.
– Ну-с... дальше?

И, засунув руки в карманы панталон, он не сводил взгляда с аббата д'Эгриньи.

– Ваше преподобие жестоко меня порицали, - продолжал аббат-маркиз, - не за то, что я старался всеми силами захватить имущество, предательски отнятое у нашей общины.

– Все казуисты нашли, что вы были правы, - прервал его кардинал. Текст вполне ясен. Всякое предательски утаенное имущество может быть возвращено всеми правдами и неправдами.

– Поэтому-то, - продолжал д'Эгриньи, - его преподобие отец Роден ставил мне в упрек только военную грубость моих приемов... причем он находил, что насилие теперь опасно, так как не согласуется с духом времени... Хорошо... Но, во-первых, меня не могли по закону ни за что преследовать... и кроме того, не будь роковой случайности, успех, каким грубым

и резким он бы ни был, венчал бы операцию... Теперь не могу ли я... спросить, что он...

– Что я сделал большего?
– грубо прервал его Роден.
– Что я сделал лучшего, чем вы? Насколько я подвинул дело Реннепонов, принятое от вас в безнадежном состоянии? Вы это желаете знать?

– Да, именно это, - сухо отвечал отец д'Эгриньи.

– Ну-с, так я должен признаться, - с насмешливой улыбкой отвечал Роден, - что вместо великих, громадных, шумных дел, сотворенных вами, я создал только несколько маленьких, детских, незаметных мелочей! Да, я тот самый человек, который осмеливался высказываться за широту взглядов, я провел эти шесть недель таким глупым образом, что вы этого и представить себе не можете!

– Я никогда не позволил бы себе сделать вам этот упрек, как бы он ни казался заслуженным!
– с горькой улыбкой заметил аббат.

– Упрек?
– сказал Роден, пожимая плечами.
– Упрек? этим словом вы сами себя осудили. Знаете, что я писал о вас в Рим шесть недель тому назад: "Отец д'Эгриньи обладает многими достоинствами, он мне будет здесь служить" ("с завтрашнего дня я поручу вам много дел", - ввернул Роден), но, прибавил я дальше: "он недостаточно велик, чтобы уметь сделаться при случае малым". Понятно вам это?

– Не совсем, - отвечал аббат д'Эгриньи, краснея.

– Тем хуже для вас, - продолжал Роден, - и это доказывает, что я был прав. Ну-с, так если вам угодно знать, у меня столько ума, чтобы в течение шести недель разыгрывать дурака!.. Да-с... я болтал с гризетками, это я-то! Я говорил о прогрессе, гуманности, свободе, женской эмансипации... с молодой девицей, обладающей взбалмошной головой... Я говорил о великом Наполеоне, бонапартистском фетише, со старым, глупым солдатом. Я говорил о славе Империи, об унижении Франции, о надеждах Римского короля с одним добрейшим французским маршалом, у которого сердце полно обожания к похитителю тронов, сидевшему на цепи на острове св.Елены, но голова так же пуста и звонка, как военная труба... так что достаточно вдунуть в эту пустую башку несколько воинственных, патриотических фраз, и подымется такой шум, что и не разобрать, что такое, зачем и почему! Я сделал больше, клянусь честью! Я болтал о любви с диким молодым тигром. Говорю вам, что было жаль глядеть, как неглупый все-таки человек унижался всеми способами, чтобы завязать тысячу нитей этой темной интриги! Не правда ли, красивое зрелище - видеть, как паук упрямо плетет свои сети?.. Как это интересно: маленькое черное существо, протягивающее нить за нитью, связывая одни, подтягивая другие, удлиняя третьи. Вы пожимаете плечами: есть чего, мол, смотреть! А приходите-ка часа через два-три, и что вы увидите?
– маленькое черное существо, наевшееся до отвалу, а в его сетях дюжину глупых ошалелых мух, так запутавшихся, так скованных, что маленькому черному существу остается только назначить, когда ему вздумается, час и минуту своего обеда любой из них.

Говоря это, Роден странно улыбался.

Его глаза, вечно полузакрытые вялыми веками, открылись теперь во всю ширь и блестели необычным огнем. Иезуит приходил в лихорадочное возбуждение, которое он приписывал борьбе со своими сановными собеседниками, невольно подчинявшимися его резкому и необычному красноречию.

Отец д'Эгриньи начинал уже раскаиваться, что затеял этот разговор, но продолжал с плохо сдерживаемой иронией:

– Я не оспариваю тонкости ваших действий. Я готов с вами согласиться, что все это очень мелочно и пошло, но для признания ваших качеств этого мало... Я желал бы знать...