Агасфер. Том 3
Шрифт:
После нескольких минут молчания Джальма, с нежным состраданием покачав головой, сказал метису своим звучным, приятным голосом:
— Зачем ты мне изменяешь? Зачем советуешь употребить насилие и зло… в отношении к ангелу чистоты и невинности… женщины, которую я уважаю, как мать? Разве тебе недостаточно, что ты перешел на сторону моих врагов, которые преследовали меня даже на Яве?
Если бы Джальма бросился на метиса с налитыми кровью глазами, с гневным лицом, с поднятым кинжалом, метис был бы менее поражен, менее испуган, чем теперь, когда он услыхал, как кротко упрекает его
Джальма продолжал с той же снисходительностью:
— Не бойся… вчера я бы тебя убил… уверяю тебя… но сегодня счастливая любовь внушила мне милосердие… я только жалею тебя, без всякой злобы. Должно быть, ты был очень несчастен… что сделался таким злым?
— Я, принц? — с изумлением произнес метис.
— Ты, значит, сильно страдал, к тебе были, вероятно, безжалостны, несчастное существо, если ты так безжалостен в своей ненависти и даже вид такого счастья, как мое, тебя не обезоруживает?.. Право… слушая тебя сейчас, я искренне тебя пожалел, когда увидел столь упорную и печальную жажду зла…
— Повелитель… я не знаю…
И метис, заикаясь, не находил, что ответить.
— Скажи… какое зло я тебе сделал?
— Да никакого, господин… — отвечал метис.
— За что же ты меня так ненавидишь? Зачем так яростно стремишься повредить мне?.. Не довольно разве было того коварного совета, какой ты дал мне, — притвориться влюбленным в ту девушку… которая ушла… ей стало стыдно исполнять навязанную постыдную роль?
— Ваша притворная любовь, однако, победила чью-то холодность… — сказал Феринджи, отчасти возвращая себе, наконец, хладнокровие.
— Не говори этого, — прервал его кротко Джальма. — Если я теперь и пользуюсь блаженством, дающим мне силу даже тебя жалеть, возвышающим мою душу, то только потому, что мадемуазель де Кардовилль знает теперь, как нежно и почтительно я всегда ее любил… Твоя же цель была навеки нас разлучить… и ты чуть было не достиг ее.
— Принц… если вы это думаете обо мне… вы должны тогда смотреть на меня, как на смертельного врага…
— Не бойся, говорю тебе… я не имею права тебя порицать… В безумии отчаяния я тебя послушался, последовал твоим советам… я был твоим сообщником… только признайся: видя, что я в твоей власти, убитый в отчаянии… не жестоко ли было с твоей стороны давать мне столь пагубные советы?
— Меня ввело в заблуждение излишнее усердие…
— Хорошо… А как же теперь?.. Опять те же злые советы! Ты не пожалел моего счастья, как не жалел меня в несчастии… Сердечная радость, в которую я погружен, внушила тебе только жажду заменить радость отчаянием?
— Я… повелитель…
— Да, ты… ты надеялся, что, если я последую твоим коварным внушениям, я погибну, обесчещу себя навсегда в глазах мадемуазель де Кардовилль… Послушай… Скажи, за что эта ожесточенная ненависть? Что я тебе сделал? Скажи?..
— Принц… повелитель… вы дурно обо мне судите… и я…
— Слушай, я не хочу, чтобы ты был изменником и злым человеком, я хочу тебя сделать добрым… На нашей родине очаровывают самых опасных змей, приручают тигров: вот и я хочу тебя покорить добротой… Ведь ты человек… у тебя есть разум, чтобы руководить
В эту минуту пробило два часа.
Принц вздрогнул. Наступило время ехать на свидание с Адриенной. Прелестное лицо Джальмы, сделавшееся еще красивее под влиянием кроткого чувства, с каким он обращался к метису, светилось счастьем. Подойдя к Феринджи, он протянул ему руку движением, полным грации и снисходительности, говоря:
— Твою руку…
Метис, лоб которого был покрыт холодным потом, а бледные черты исказились, с минуту колебался. Затем, покоренный, зачарованный, побежденный, он дрожа протянул руку принцу. Тот пожал ее и сказал по обычаю их страны:
— Ты честно кладешь свою руку в руку честного друга… Эта рука всегда для тебя открыта… Прощай, Феринджи… Я чувствую себя теперь более достойным склониться перед ангелом!
Джальма вышел, чтобы ехать к Адриенне.
Несмотря на свою жестокость, на безжалостную злобу, которую Феринджи питал ко всему человечеству, мрачный поклонник Бохвани, потрясенный милосердными, благородными словами принца, с ужасом прошептал:
— Я дотронулся до его руки… Его особа для меня теперь священна…
Затем, после недолгого раздумья, он воскликнул:
— Но он не священен для того, кто будет… как мне сказали сегодня ночью… ждать его у двери этого дома…
И с этими словами метис побежал в соседнюю комнату, окна которой выходили на улицу. Он поднял штору и с тревогой сказал:
— Карета подъехала… человек приближается… Проклятие!.. Карета тронулась, и я ничего больше не могу увидеть!
28. ОЖИДАНИЕ
По странному совпадению мыслей, Адриенна захотела, как и Джальма, надеть то же платье, какое было на ней в их первое свидание на улице Бланш.
М-ль де Кардовилль, с обычным тактом, избрала местом торжественной встречи парадную гостиную особняка, украшенную фамильными портретами. На самом видном месте находились портреты ее отца и матери. Эта гостиная, обширная и высокая комната, была убрана, как и остальные, в роскошном и величественном стиле Людовика XIV. Плафон Лебрена изображал триумф Аполлона, он поражал широким размахом кисти и сочностью красок; резные золоченые карнизы поддерживались по углам четырьмя золочеными фигурами, изображавшими четыре времени года. Стены, обитые пунцовым штофом и обрамленные багетом, служили фоном для больших портретов рода Кардовиллей.