Агасфер
Шрифт:
Наместник и префект Каспар Хойер, восседающий на своем судейском месте, наклонился к Эйцену, который, исполняя роль инквизитора, сидел чуть ниже и слева; Хойер шепнул, что, когда начнется допрос, надо сделать его покороче, поскольку госпожа наместница и префекторша приготовила к обеду превосходного копченого лосося, такого нежного, что просто тает на языке, а также утку, фаршированную капустой, и прочие яства.
После этого, уже громко, он велел секретарю судебного заседания объявить имена обвиняемых, чтобы удостоверить их личность и присутствие, а затем огласить само обвинение. Эйцен принял немалое участие в составлении этого текста, что сразу же заметно по обилию благочестивых
После оглашения обвинительного текста господин наместник и префект спросил, не желает ли кто-либо из подсудимых высказаться по сути обвинения, а возможно, даже заявить о своем раскаянии; если таковое желание есть, пусть говорят, пока не начался допрос. Тут Клаус Петер Котес, в некотором роде предводитель подсудимых, сказал, подняв руку: все они, дескать, люди простые, крестьяне и ремесленники, один из них — обойщик; хотя Библию они знают, но в речах неискусны, спорить с учеными господами не умеют, поэтому было бы лучше, чтобы в суде их представлял настоящий проповедник, когда речь зайдет о смысле и значении святого причастия или о первородном грехе; по этой причине они обратились с письмом к своим голландским братьям-меннонитам, прося о поддержке; еще вчера от них должен был приехать ученый человек, самое позднее он приедет сегодня, поэтому они просят суд отложить слушание на несколько часов, чтобы дождаться защитника.
«Что?! — гневно воскликнул Эйцен, чувствуя, что с ним опять могут сыграть злую шутку, как это уже случилось однажды в Альтоне. — Разве не довольно с нас инакомыслия самих обвиняемых, которые выступают против посвященных в сан служителей церкви, а также против светских властей, подрывая основы всего божественного мироустройства? Неужели мы позволим явиться в наше герцогство их главному вольнодумцу, чтобы бесконечно спорить с ним? А может, и вовсе пригласим его на суд в качестве expertum legis Divinae?* [эксперт по Закону Божьему (лат.)] Мы сами достаточно разбираемся в материи, нам не нужны посторонние, чтобы нас поучали, а тем более пришельцы из Нидерландов, где процветает ересь».
Однако честнейший и благороднейший Каспар Хойер, потрогав двойной подбородок пальцем, решил, что нельзя отказывать подсудимым в праве на свидетелей защиты, но заметил, что если эти свидетели будут придерживаться таких же ересей, как и подсудимые, то суд проявит к ним не меньшую строгость, чем к подсудимым; впрочем, срок заседания назначен уже давно, и оно не может быть просто-напросто отложено до тех пор, пока где-то между Амстердамом и Теннингом не сменят подкову захромавшей лошади или не починят сломавшуюся ось экипажа. «А теперь, господин суперинтендант, — заключил он, — задавайте подсудимым ваши вопросы, чтобы по их ответам выяснилось, продолжают ли они упорствовать в ереси или почли за благо обратиться к учению Лютера, как оно записано в Аугсбургском исповедании, и принять голштинское уложение о церкви».
Уповая на Господа, волей которого обезножились бы кони голландского лжепроповедника или сломалась бы его коляска, Эйцен начал свой допрос по хорошо продуманному плану, когда от общего речь незаметно переходила к частному, а в результате все еретики должны были попасться на острые крючки лютеровской диалектики. Однако твердолобые еретики отвечали на хитроумные вопросы дерзко или отмалчивались, а некоторые и вовсе заявляли, что никто не заставит их отказаться от своей веры, даже сам господин суперинтендант, как бы он ни старался.
Подобная строптивость, заметил Эйцен, вызвала у префекта серьезное
Котес почувствовал, что наступил решающий момент; этот священник в черном облачении вцепился в них мертвой хваткой, и теперь от его вопросов не отвертеться. Поэтому ответил: «Мы не понимаем, почему должны считаться пребывающими во грехе со времен Адамовых, и не можем согласиться с тем, что зачаты во грехе. На новорожденном нет греха, который мог бы повредить спасению его души. Нам непонятно, почему говорится, будто болезни и смерть являются следствием греха. Ведь так устроено в природе, а человек начал существовать, будучи Адамом до грехопадения».
«Сие есть предосудительное вольнодумство!» — воскликнул Эйцен, следя за тем, чтобы секретарь судебного заседания аккуратно записал его слова. Затем с оглядкой на честнейшего и благороднейшего господина наместника и префекта, дабы и ему, лицу недуховного звания, было понятно, о чем идет речь, Эйцен спросил: ad secundum, согласны ли подсудимые, что надо крестить младенцев и что крещение служит младенцам во благо и во спасение, да или нет?
«В Писании сказано, — ответил Котес, — что все мы живы верою. Следовательно, спасен будет только тот, кто верует и кто крестился ради веры своей».
«Сие есть кощунство», — продиктовал Эйцен секретарю, после чего задал подсудимым вопрос: ad tertium, верят ли они, что Христос муками Своими и жертвой, принесенной ради нас, взял на Себя наши грехи и что поэтому мы благодаря одной лишь вере своей получим отпущение грехов и обретем спасение, да или нет?
«Если мы все спихнем на Христа, то расчистим путь для греха, — ответил Котес. — Мы должны сами сделать все, что в наших силах, чтобы обрести спасение. Как Бог ищет человека, так и человек должен искать Бога».
«Сие есть святотатство», — продиктовал Эйцен и, убедившись, что секретарь записал его слова, пожелал узнать: ad quartum, веруют ли подсудимые, что Иисус Христос воистину питает нас во Святом причастии Своею плотью и поит Своей кровью, да или нет?
«Хлеб и вино, — проговорил Котес устало, — мы вкушаем в память о Христе, но они остаются просто хлебом и вином. Все остальное есть суеверие и папизм».
«Сие есть ересь злостная!» — У Эйцена начал срываться голос, но ему еще хотелось продемонстрировать честнейшему и благороднейшему Каспару Хойеру, к чему ведут вольнодумные искажения единственно истинного и душеспасительного вероучения in praxi, ибо до сих пор в ходе судоговорения еще не было показано, как одно связано с другим, то есть насколько законность и порядок зависят от отправления веры, поэтому он спросил, охрипнув от праведного гнева: ad quintum, согласны ли подсудимые с тем, что настоящий христианин может быть светским правителем, добросовестно исполнять начальственные обязанности и потом обрести спасение; ad sextum, обязаны ли христиане, как это заповедано в Писании, во всем повиноваться властям; и, ad septimum, есть ли, по мнению подсудимых, противоречие между Царствием Христовым, с одной стороны, и государствами и государями светскими — с другой, да или нет?