Агава
Шрифт:
Мороженое едят в комнате: на террасе стало прохладно. Только Паоло остается на свежем воздухе — ему нужно прийти в себя. Опершись локтями о перила, он прислоняет лоб к холодной металлической стойке. Вдруг к нему тихо подходят Франка и становится рядом, в самом углу, так что лицо ее остается в тени густой зеленой живой изгороди.
Паоло не может не признаться себе, что присутствие девушки его волнует — именно физическое ее присутствие, ее трогательная хрупкость и беззащитность. Так хочется ее приласкать. Черт возьми. Кожа у нее, наверно, мягкая, как воробьиные перышки. Он чувствует, до чего она одинока.
— Да, я верю, что он застрелился сам, —
— Человека вообще трудно понять, особенно… — он хотел сказать «военного».
Но Франка, не слушая его, продолжает:
— Он был репуббликино, понимаешь? И отсидел четыре месяца в концлагере в Кольтано. Потом таких, как он, то есть тех, кого сразу после войны арестовывали, стали выдвигать… в общем, очень скоро для фашистов настала легкая жизнь. А я все упрекала его: даже если он и не злоупотреблял открывшимися перед ним возможностями, то ведь и не отказывался от того, что ему предлагали… ну, от всяких там привилегий. Мне кажется, он по-своему старался искупить свою вину, работал как одержимый… «Я — слуга Республики», — говорил он, когда я пыталась критиковать армию, понимаешь?
Наконец-то ее прорвало. Паоло слушает слова девушки, сознавая свое бессилие. Что он может ей сказать? Он ждал слез, но их нет. Конфликт поколений, очевидно, накладывает печать и на человеческие страдания. Паоло чувствует себя одновременно и стариком, и незрелым юнцом. А Франка продолжает — спокойно, тихо:
— Он никак не мог освободиться от комплекса вины, и потому для него существовало одно лишь чувство — чувство долга. Если кто-то от чего-то отказывался, он брался за это. Шел на любые трудности, готов был ехать куда угодно — из Фриули на Сардинию, с Сардинии в Апулию; вечно мне приходилось менять школу, Да и матери все это до смерти надоело; сколько раз она говорила ему: «Все, большей за тобой не поеду! Ты превратил меня в какой-то дорожный баул, даже подруг себе завести не успеваю». Такого чувства долга я тоже не могла понять. И он остался один. Он был интересный, умный собеседник, и вообще — это же мой отец… Но каждый раз, когда я навещала его, я думала об одном и том же: «А вдруг мне удастся выведать у него что-нибудь полезное для нашего дела».
— И что же он тебе рассказывал в последнее время? — Паоло тотчас пожалел, что спросил об этом, но что поделаешь, такая уж у него профессия.
— Не задавай дурацких вопросов, — отвечает она, но не сердито. — Я же тебе сказала: чувство долга для отца было превыше всего.
Мороженое у них совсем растаяло, и, чтобы переменить тему, Паоло говорит:
— Пойду возьму еще немного. Тебе тоже?
С вновь наполненными вазочками они присоединяются к остальным. Эмануэле обсуждает с Кристиной спортивные новости, а ДамИана, кивая на дочь, говорит:
— Моя дылда все растет, растет, никак не остановится. Я уже смирилась, пусть дорастет хоть до двух метров. Хотела бы я только знать, в кого она такая.
Конечно, в нем есть некое обаяние, думает Паоло, поглядывая на Эмануэле Инчерти. Паоло заметил, что, беседуя с Кристиной, тот не упускал из виду и его с Франкой, и кое-что из их разговора он слышал. Странно. И Инчерти, и Франка считают, что генерал покончил с собой. Выходит, вопрос исчерпан.
Прощаясь, он задерживает тоненькую руку Франки
— Я был бы рад встретиться с тобой еще раз, — говорит он, стараясь, чтобы голос его звучал искренно.
— Имей в виду: все, что мне надо было тебе сказать, я уже сказала, — рассеянно отвечает Франка.
Паоло отпускает ее руку. Он огорчен и разочарован.
— Ты знала полковника Гуараши? спрашивает он просто так, чтобы растормошить ее.
Франку его вопрос, похоже, не удивляет.
— А что?
— Ои тоже покончил жизнь самоубийством в Катании за два дня до смерти твоего отца… Твой отец звонил мне, его интересовало, что мне известно о смерти Гуараши.
Он сказал это, забыв о посторонних, но теперь оглядывается: Эмануэле разговаривает с Дамианой, которая держит его за руку, Кристина куда-то вышла.
— Когда он звонил? — спрашивает не то чтобы удивленная, но насторожившаяся Франка.
— В воскресенье, после обеда, А потом застрелился. Я знаю, Гуараши работал с ним…
Левад бровь у девушки слегка подрагивает — странный тик, выдающий нервозность. Он внимательнее заглядывает ей в глаза, такие лучистые в полутьме.
— И что ты подумал?
Паоло сразу же догадывается, о чем она.
— Нет, нет, мне не показалось, что со мной говорит человек, решивший покончить с собой. Но было ясно, что он не верит в самоубийство Гуараши и готов на все, лишь бы узнать правду.
Франка молчит и пристально смотрит на Паоло, словно впервые задумалась о продолжении знакомства, и наконец тихо говорит:
— Давай созвонимся в ближайшие дни.
Эмануэле уже попрощался с хозяйками и подходит к ним.
— Можешь звонить мне в редакцию в любое время, — отвечает ей Паоло.
4
Капитану пришлось воспользоваться военным вертолетом. Конечно, он мог бы взять пару свободных дней и полететь на самолете, инкогнито. Это было бы удобнее, но опаснее.
Вообще он предпочитает официальные командировки: пусть они хлопотнее, зато есть надежная «крыша». Мотор тяжелого вертолета адски ревет — даже под шлемом едва выдерживают барабанные перепонки. Капитан закуривает сигарету и достает из папки материалы, которыми его снабдили в министерстве. После десятилетнего перерыва вновь решено провести военные маневры на Сицилии, и нужно постараться, чтобы не было трений между гражданскими и военными властями. Командующий сицилийским военным округом расфырчался: никак не желает понять, что по политическим соображениям приходятся дипломатничать. Капитан оглядывается по сторонам в поисках пепельницы. Сидящий поблизости сержант снимает с крючка красную жестянку и протягивает ему. Помахав рукой в знак благодарности, он пристраивает жестянку между коленями и сосредоточенно просматривает план командировки. Хватит ли времени? Судя по всему, времени более чем достаточно.
Приходится вести двойную и даже тройную игру. Даже со своими. Со своими — прежде всего. Иногда он устает от этого. Но не сейчас. Приходит время действовать — и все остальное отходит на задний план. Взгляд капитана скользит по лицам попутчиков. Среди них и министр обороны. Впрочем, министр представляет Сицилию в парламенте, так что все должно пройти гладко. Министр пришел к ним из авиации: к реву моторов он привык и дремлет с приоткрытым ртом, а шлем держит в руках.
Капитан с трудом сдерживает улыбку. Интересно, если бы министр знал, что его личное дело хранится я одном из каталожных ящиков, снабженных устройством для самоуничтожения, спал бы он так же спокойно?