Агент абвера. Повести
Шрифт:
…Разговор Птицына с Егоровым был не из легких.
— Я прошу вас, Петр Максимович, внимательнейшим образом, не пренебрегая деталями, мелочами, зафиксировать все, что увидите и услышите в четверг в институте…
— Именно в четверг?
— Да.
Егоров несколько раздраженно отреагировал на такое поручение.
— Но я же не чекист. Вы должны понять… Есть какая–то грань… Я — ученый и…
— Вы гражданин. Это ваша главная должность на советской земле, Петр Максимович. Прошу не забывать… К тому же во всем этом в какой–то мере
Егоров сник и растерянно посмотрел на Птицына.
— Вы меня не так поняли, Александр Порфирьевич. Я хотел подчеркнуть свою неприспособленность. Это ведь все не так просто… Я опасаюсь — сумею ли…
— Сумеете. Я тоже в свое время опасался — сумею ли?
…Егоров в общем–то достаточно добросовестно выполнил задание. В пятницу утром Птицын слушал наиподробнейший доклад обо всем, что слышал и видел в тот день Петр Максимович. Начиная с девяти утра.
— В четыре часа дня я получил приглашение пойти в театр. Но отказался. Мне срочно надо было готовить свой доклад шефу… И я никак не мог уйти пораньше из института.
— От кого вы получили столь приятное приглашение? — Птицыну не легко сохранить на лице выражение полного безразличия. Впрочем, сейчас это уже не так важно. Развязка близка.
— От переводчицы, Натальи Викторовны… Приглашение было действительно приятное… И я не устоял. Она все же увела меня в театр: «Пусть это будет моим капризом. Я ведь не так часто капризничаю. Не правда ли?» И я не смог отказать ей…
ОНИ ПЛЫЛИ РЯДОМ
Все, кажется, становится теперь на свои места, и Птицын вынужден сказать Егорову всю правду. А это не легко. Ученого уже, видимо, терзают тяжелые предчувствия. В лице его столько грусти, печали, душевного волнения. Но иначе нельзя. Он должен все знать о ней. Так требует задуманный чекистами план.
…Они гуляли по набережной — это любимое место их прогулок: здесь, собственно, все и началось. Первое пожатие руки. Первое объяснение в ту безлунную ночь, когда сквозь нависший над рекой туман мерцали одинокие звезды.
А сейчас он смотрит на нее глазами, которым открылся весь ужас свершившегося. Она все щебечет и щебечет о чем–то, а он ее не слышит. Он думает о том, хватит ли у него физических и душевных сил выдержать и не выдать себя, скрыть, как клокочет его сердце — гневом, ненавистью, презрением. Должен, обязан выдержать, не имеешь права выдавать себя — это ничтожно малая расплата за все… За что? В чем твоя вина?
— О чем ты думаешь, Петя? Ты меня не слушаешь…
— Прости, пожалуйста, Наташа, я действительно задумался. Меня все же тревожит этот визит иностранца и необычное его предложение насчет статьи. И потом неожиданный отбой. Как–то неспокойно на душе… Странный джентльмен…
— Петя, вспомни, ты за рюмкой водки не сболтнул чего–нибудь лишнего? — испуганно спросила она.
— Успокойся, Наташенька. Ты ведь знаешь, какой я пьяница… Я, конечно, ответил на некоторые его вопросы…
И
— А по–моему, Петя, ты был слишком откровенен с ним…
— Дорогая, ты не волнуйся за меня. Главное–то в нашем открытии совсем не в том, что я ему рассказал. Ведь мы нашли… — И он долго говорил о последних исследованиях института. Однако Наташа вовсе не слушала его, а довольно откровенно позевывала. «Майор как в воду глядел: «Ни одного вопроса она не задаст вам», — вспомнил Петр Максимович. — Прости меня, пожалуйста, Наташенька… Для тебя это, конечно, скучная материя, а для меня — вся жизнь…
…Был жаркий вечер. Они зашли на Поплавок поужинать. Наташа была очень весела, ласкова.
На следующий день сразу после работы Наташа поехала в Химки. Петр Максимович задержался в институте, и они условились встретиться в восемь часов вечера у входа в речной вокзал.
…Она заплыла далеко–далеко, когда рядом с ней неожиданно появился мужчина. Кругом — ни души. Какую–то минуту плыли молча, бок о бок. Достав из–под купальника пластмассовый мешочек, она протянула его мужчине.
— Тут последние данные. Я их записала со слов Егорова.
— Хорошо. Изучим, увидим, решим, что дальше делать. — Инструкцию и вознаграждение получите через тайник номер два.
И они поплыли в разные стороны.
В восемь вечера Петр Максимович ждал ее у подъезда речного вокзала.
За ужином Наташа говорила Петру теплые и ласковые слова, которые его уже не согревали. Но он понимал, что ему надо улыбаться. И он улыбался, рассказывал какие–то забавные истории про своего приятеля Жору, а потом они живо обсуждали премьеру в «Современнике».
В институте жизнь шла своим чередом. Улеглись волнения, страсти, кипевшие в первые дни после того, как пришел зарубежный журнал с заметкой об «Альфе». Ничего не изменилось и в отношениях Наташи и Петра Максимовича — они все такие же веселые, жизнерадостные. И только шеф, профессор Круглов, сильно сдал, осунулся, как–то сник, побледнел, и, кажется, впервые этот крепкий старик почувствовал, что такое боль в сердце…
К «Альфе» Наташа по–прежнему не проявляла никакого интереса. И если случалось, что в кабинете Круглова в ее присутствии кто–то заводил разговор о новом аппарате, переводчица незаметно исчезала из комнаты.
После работы Наташа и Петр Максимович, как правило, уходили вместе. В тот вечер они собирались идти в кино. И вдруг по дороге к метро Наташа вспомнила, что ей надо заглянуть в ближайший универмаг: «Это нам по пути».
Был час пик, народу много, и Егоров предложил не задерживаться в магазине: «Иначе опоздаем в кино». Наташа капризно повела плечами и сказала, что завтра непременно должна отнести своей портнихе пуговицы.
— Ты подожди меня, Петя, на улице… Зачем нам обоим толкаться… — И быстро направилась к лестнице, ведущей на второй этаж.