Агент абвера. Повести
Шрифт:
— О, я люблю такое общество. О чем спор шел? Марина на мгновение задумалась.
— Если мне память не изменяет, началось с того, что один из студентов заявил, будто настоящее искусство независимо от жизни. Оно как бы интуитивно и отрешено от бренного мира.
— Любопытная точка зрения. Нечто в этом роде я читал у австрийского психолога Зигмунда Фрейда. А что утверждали оппоненты?
— Главным оппонентом, конечно, был учитель литературы. Тот так и сыпал цитатами. Стендаль, Белинский, Толстой… Тебя не хватало у костра, ты же у меня умненький, Коля, страшной силы эрудит!
— А ты уверена, что я поддержал
— Я как–то не задумывалась над этим, Коля. Но мне казалось, что ты…
Она запнулась, недоумевающе посмотрела на Бахарева.
— Конечно, равнодушного искусства я не признаю, Марина. Но, как говорится, не для печати исповедуюсь: когда учился в литинституте, идеи Зигмунда Фрейда были мне не безразличны. Таинственные подсознательные импульсы в творчестве художника… Их не так–то просто сбросить со счета. И вопрос этот не такой уж простой… А вообще–то отрадно, что ребята спорят. Я предпочитаю спорящих отмалчивающимся.
— Но тогда спор зашел слишком далеко. Студента поддержал врач, а Ольга — учителя. Точнее так: то студента, то учителя. А потом объявила: если не прекратят спор, она немедленно уйдет. И представь, подействовало. Врач был влюблен в Ольгу. Она, кажется, и сейчас встречается с ним. Мы можем легко договориться и слона туда же махнуть… Меня что–то потянуло на природу. Ты поедешь?
— Обожаю сказки осеннего леса… Аллеи, мощенные золотом…
— Значит, поэт согласен?
— Как видишь, я куда более сговорчив, чем ты.
Она поняла намек на последнее бурное объяснение и тут же нахмурилась.
— Не надо кукситься. Это случается. У одних отвращение к помидорам, у других — к ресторанам. Отныне и во веки веков будем ходить только в чайные или молочные — пить кофе и кушать кефир с миндальными пирожными. Договорились?
Она иронически улыбнулась:
— Как хочешь считай, но в «Метрополь» я не пойду.
— Именно в «Метрополь»?
— Пожалуй, что так, — именно в «Метрополь».
— Ну, а в «Националь», «Арагви», «Софию»? Я не буду скрывать от тебя, — возможно, это и порок, — но, когда у меня есть деньги, я смотрю на них весьма снисходительно. Какая–то неведомая сила влечет к ресторанному столику. Дьявольское наваждение — люблю эти злачные места, что поделаешь. А деньги у меня сейчас есть. Вот и тянет. А тут еще и подходящий повод — Марина выздоровела. Не пойдешь со мной, пойду один…
Он говорил так искренне, что сам поверил в сочиненную на ходу легенду.
— Нет, один ты не пойдешь. Мы пойдем вместе. Только не в «Метрополь». — И добавила со смущенной улыбкой: — Тебе этого не понять. Я ведь суеверная. После нашего «культпохода» в «Метрополь» все и началось с моими нервами…
— Высокие договаривающиеся стороны пришли к согласию. Отлично!
— Скорей, скорей, — Птицын поторапливает шофера. Надо успеть попасть в подмосковный городок еще до закрытия поликлиники. К тому же в пути он принял новое решение: ему самому в поликлинике появляться не следует. Пришлось делать круг, чтобы заскочить к начальнику районного отдела милиции. Птицын ввел его в курс дела и отправил к главврачу. Причину визита придумали тут же: «Ищем преступника, который не то в июле, не то в августе долго бюллетенил».
Начальник райотдела милиции терпеливо, с бесстрастным лицом перелистал около двухсот историй болезней жителей городка,
Птицын быстро отыскал среди адресов больных десять, интересовавших его. Одиннадцатого он нашел в списке врачей. И сразу вспомнил рассказ Марины о молодом хирурге — том самом, что тихо вздыхал об Ольге. Несколько озадачил ответ на другой вопрос — к кому на прием ходили эти больные. Только пять из них были у Ольги. Тут все ясна. Адреса списаны с историй болезни. А остальные? Все они были на приеме у старого, заслуженного врача. Кто же тогда дал Ольге их адреса? Птицын посмотрел на часы. Звонить к главврачу домой, чтобы попытаться найти ответ на вопрос? Поздно, да и к чему тревожить человека, который, вероятно, и без того основательно переполошился. Оставив необходимые инструкции милиции, он помчался в Москву, где его терпеливо ожидал Бахарев.
Итак новый вариант: Ольга! Завтра с утра явится Снегирев, и Птицын надеется, что тот опознает по фотографии Ольги девушку в ЦУМе и кино «Метрополь». А пока — по домам. Они вышли на улицу. Холодный ветер гудел на разные голоса. Вызванные из гаража машины еще не подошли к подъезду. Стояли молча. Поеживались. Каждый думал о своем. И вдруг Птицын простодушно спросил:
— Жениться не собираешься?
Бахарев привык к неожиданным вопросам Александра Порфирьевича и не удивлялся им, но этот вопрос насторожил.
— С чего бы это вдруг…
— С чего, с чего! Просто так. Интересуюсь. Вот и спрашиваю…
— Сложный вопрос задаете. — И сразу переключился на шутливый тон. — Днями выяснится. А пока — туман, сплошной туман.
— Странный ты. Ну давай, давай. Плыви в тумане. Вот и машины наши подошли…
И они разъехались в разные концы Москвы.
Всякое с Птицыным бывало — как–то целый месяц плутал по ложному следу. Но уже после того как нащупал правильную дорогу, никто не мог сбить его с курса. А с «Доб–1», как он выражался, черт те что получается. Вчера вечером, кажется, все неоспоримо свидетельствовало: иностранная студентка Ольга… И вот с утра…
Снегирев не подтвердил.
— Нет, не похожа! Фигура вроде бы та же, а лицо? Есть что–то общее… Но скорее, нет. И прическа у той, в ЦУМе, была совсем другая.
Значит, цепочка, связывавшая Ольгу, врача–практиканта в подмосковном городке с Зильбером, рвется. Что же остается? У Ольги на приеме в поликлинике были пять молодых горожан из одиннадцати, получивших но почте вражеские газеты–листовки…
И снова раздумья — Ольга или Марина? И вдруг звонит Михеев.
— Он в приемной…
— Кто он, откуда вы звоните?
— Из приемной. Сюда явился Победоносенко.
…Птицын поднялся из–за стола навстречу Победоносенко, протянул руку, поздоровался, пригласил сесть, а сам занял свое любимое место на подлокотнике большого мягкого кресла в углу комнаты.
— Будете курить?
— Благодарствую. Воздержусь.
— Кофейку?
— Благодарствую. Предпочел бы перейти к делу. Птицын улыбнулся.
— Не торопитесь. Я ведь ждал вас, Аркадий Семенович. Никому не говорил об этом, даже ближайшему помощнику, но был почему–то уверен, что придете.