Агент сыскной полиции
Шрифт:
– Коляска, видно, сразу воды набрала, а то бы ее дальше снесло, – сказал Корнеев, вытаскивая карманный хронометр, и посмотрел на него. – Сейчас без четверти час... Почти пять часов прошло, как мы его упустили.
– Во сколько его обнаружили? – спросил Тартищев и проследил внимательным взглядом, как жандармы вытаскивают труп из пролетки.
– В десять утра сюда рыбаки пришли, смотрят – из-под воды верх коляски торчит, – пояснил Лямпе и подошел к краю деревянной набережной. Внизу билась о камни желтая вода, выбрасывая на берег разлохмаченную щепу, куски коры и грязно-бурую пену. – Вон
– Красавец, нечего сказать! – проворчал Тартищев.
– Верно, пьян был, – буркнул агент охранки, который первым прибыл на место происшествия. – Только интересно, куда лошадь подевалась? Оглобли переломаны, постромки оборваны. Или отнесло ее, а может, выплыла?.. Но после такого удара... – Он покачал головой, видно, не слишком веря, что лошадь осталась жива.
Жандарм, который вытирал голову полотенцем, подошел к ним и так громко отхаркался в воду, что все повернулись к нему.
– Песку наглотался, – пояснил он и вновь сплюнул. – Меньше, чем покойник, но тоже досталось.
– Может, и пьян, – отозвался от трупа Олябьев. – Разве трезвый с подобного откоса поедет? А пьяному и море по колено!
– Пьяный! Как бы не так! – возмутился Лямпе. – Посмотрите на след, Федор Михайлович, что на обрыве остался. Следов копыт и в помине нет, а коляску действительно как пьяную из стороны в сторону бросало. А лошадь наверняка выпрягли. – Он удрученно вздохнул. – Столкнули его, непременно столкнули...
– И у вас, Александр Георгиевич, есть подозрения, кто бы мог это сделать? – осведомился Тартищев.
– Увы! Пока никаких версий, – развел руками Лямпе. – На голове у него приличный фонарь, вы заметили? Вполне возможно, венгра прежде хорошенько приветили по морде, а потом отправили в свободное плаванье. По мне, это убийство, но кому понадобилось убивать циркача? – Он с недоумением посмотрел на Тартищева, затем перевел взгляд на начальника охранного отделения. Тот недовольно поморщился, но ничего не сказал в ответ, а посмотрел на своего агента.
– А ты что скажешь, Коровин?
Агент, польщенный вниманием начальства, как-то весь подтянулся и с готовностью ответил:
– Думаю, это убийство! Вполне возможно, парня сначала крепко напоили, а потом столкнули в воду. А голову разбил уже при падении...
– Ишь ты, глазастый, – ласково похвалил его Тартищев, а Корнеев слегка ухмыльнулся и посмотрел на Алексея, уловив едва заметную иронию в голосе своего начальника. – Венгра обыскали? – отвернувшись от агента, деловито справился Тартищев у Лямпе. Но тот промолчал, заметив многозначительный взгляд Ольховского.
Тартищев тоже заметил этот взгляд, но ничего не сказал, лишь поднял одну бровь и покосился на Алексея и Корнеева.
– Ладно, потом, – махнул он рукой и направился к Олябьеву, который продолжал возиться с трупом, осматривая его. Обогнав на несколько шагов
Остановившись за спиной Олябьева, Тартищев сцепил руки за спиной и, задумчиво покачиваясь с пятки на носок, стал наблюдать, как тот осматривает покойника. Пройдясь пальцами по голове венгра, врач тщательно исследовал кровоподтек и ссадину, повертел обеими руками шею, задрал мокрый сюртук и рубаху и прощупал ребра. Затем поднял безжизненную руку, взглянул на ногти, сморщенные подушечки пальцев, подержал ее на весу и отпустил, проследив, как она падает, после чего отошел в сторону и, достав из саквояжа лист бумаги, стал писать протокол осмотра трупа.
– Непосредственная причина смерти – по всей вероятности, перелом шеи, – сообщил он, не отрываясь от писанины, – а это значит, что он не успел наглотаться воды. Из этого следует, что сейчас он начнет быстро коченеть, хотя гораздо медленнее, чем при холодной погоде.
– Когда наступила смерть? – спросил Тартищев.
– Часа четыре-пять назад, – неохотно произнес Олябьев, – точнее скажу после вскрытия.
– А синяк откуда взялся? При падении?
Олябьев оглянулся на труп.
– Не похоже! Его приложили тяжелым предметом еще до наступления смерти, а вот ссадина на челюсти могла появиться от удара о стенку кареты при падении в воду.
– Выходит, его сначала огрели по голове, а потом сбросили в воду? – спросил Тартищев.
– Вполне возможно, – кивнул головой Олябьев, нагнулся за своим саквояжем и направился по склону вверх. Под арку задним ходом въезжала санитарная карета.
Тартищев проводил врача взглядом и посмотрел на Лямпе.
– Пожалуй, мы поедем к себе.
– Подождите, Федор Михайлович, – поморщился жандарм, – что вы все торопитесь? Объясните, если не секрет, что вы имели в виду, когда сообщили нам, что в пятом часу Калош был еще жив?
– Калош? – хмыкнул Тартищев. – По-моему, он такой же Калош, как я – китайский мандарин. – И произнес язвительно, заметив огонек нетерпения в глазах жандарма: – Видите ли, Александр Григорьевич, не иначе как в пятом часу утра этот бравый наездник ушел от моих агентов верхами по огородам после ограбления ювелирного магазина Басмадиодиса. Кое-кого из этой шайки-лейки мы пристрелили, кого-то схватили, а этот стервец скрылся вместе с саквояжем, полным денег.
– Что ж вы так обмишурились, Федор Михайлович? – пробормотал Ольховский, наблюдая, как труп укладывают на носилки.
– И на старуху бывает проруха, – развел руками Тартищев и, уже не таясь, спросил у вернувшегося Корнеева: – Ну что, был саквояж?
– Никак нет, – ответил агент, – по крайней мере, когда пролетку достали, рядом с Калошем его не обнаружили.
– Выходит, тот, кто убил Калоша, прибрал к рукам и саквояж, – задумчиво произнес Тартищев и посмотрел поверх головы Корнеева. – Смотри-ка, Иван!
Он быстрым шагом направился навстречу Вавилову, почти бегом спускавшемуся по начинающему подсыхать склону.