Агент Терранской Империи

Андерсон Пол Уильям

— Что вообще заставляет нас перевести разговор на тебя, — продолжил он тоном своих обычных разглагольствований. — А разговор об этом лучше всего вести за супом из цветной капусты с яйцом, который, как я вижу, нам несет Чайвз. Впрочем, и за любым другим тоже. Вот послушай, ты была помощницей метеоролога и тем зарабатывала себе на жизнь. Так? С солдатской прямотой скажу, что это звучит скорее как шутка. «Но может оказаться полезным», — добавил никогда не знающий отдыха внутренний голос.

Она кивнула, не менее его желая уйти подальше от того, к чему они только что подошли. Они с удовольствием поели и много о чем поговорили. Фландри укрепился во мнении, что вовсе

Кит не старомодная поселянка. Да, ей не были известны последние прелестные слухи сами знаете о ком да еще о том актере, зато она следила за погодой во все времена года на своей такой чуждой для него бурной планете, умела грамотно собрать машину, которой можно вверить свои жизни, ходила на охоту, занималась спортом, видела, как рождаются и умирают, а интрижки в их городе были столь же хитроумные и утонченные, что и вокруг императорского трона. Вдобавок было в ней, как и в большинстве колонистов с новых планет, простодушие — или назовем это оптимизмом, честью или мужеством, — во всяком случае, она еще не впадала в отчаяние из-за судьбы человечества.

Но раз уж он оказался в хорошей компании, да и повод был особенный, то он все время подливал в бокалы и себе, и ей, так что спустя какое-то время он потерял счет выпитому.

Когда Чайвз убрал со стола и подал кофе и ликер. Кит живо потянулась за рюмкой.

— Мне вот этого надо, — сказала она не совсем отчетливо. — Мне всего попить надо было.

— Так и было задумано, — сказал Фландри, принял поданную Чайвзом сигарету, и шалмуанец вышел. Фландри посмотрел на Кит, сидящую спиной к обзорному экрану так, что звезды кучно светились у нее над тиарой.

— Нет, не верю, — сказала она после минутного молчания.

— Может, ты и права, — согласился Фландри. — Так чему ты не веришь?

— Твоим речам, будто бы Империя обречена.

— Этому действительно лучше не верить, — мягко проговорил он.

— И не потому, что есть Терра, — начала она, всем телом подавшись вперед, и свет мягко ложился на ее обнаженные плечи. — То немногое, что я здесь увидела, было для меня серьезным ударом, но, Доминик, пока в Империи есть такие люди, как ты, мы можем сразиться со всей Вселенной — и победим.

— Повезло, — торопливо вставил Фландри.

— Ну нет. — Взор у нее слегка затуманился, но она твердо смотрела ему в глаза, улыбаясь скорее нежно, чем весело. — На этот раз, Доминик, шутками не отделаешься. Вот видишь, как ты меня напоил, но… Но я соображаю, что говорю. Той планете, на чьей стороне будешь ты, еще есть на что надеяться.

Фландри потягивал ликер. Неожиданно хмель дошел и до него, рассыпавшись бледными огоньками. Он подумал: «Почему не сказать ей все откровенно? Она поймет, а может, и заслуживает того».

— Нет, Кит, — сказал он. — Людей своей породы я знаю изнутри, потому что сам такой, а если бы каким-то чудом можно было стать другим, я бы на это не пошел. Но мы опустошенные, порочные, и на нас лежит печать смерти. А по большому счету, как ни скрывай это, какими бы удалыми, рискованными и даже высокомерными ни были наши забавы, единственный смысл жизни для нас — весело провести время. Боюсь, одного этого мало.

— Ничуть не мало! — воскликнула она.

— Ты так считаешь потому, что тебе повезло и ты живешь в обществе, перед которым стоят еще несвершенные великие дела. Но мы, аристократы Терры, наслаждаемся жизнью, вместо того чтобы наслаждаться своими делами, а между одним и другим — вселенская разница.

Мера нашего проклятия в том, что каждый из нас, кто поумнее, а есть и такие, так вот, каждый из нас видит, что наступает Долгая Ночь.

Мы стали слишком умными, мы слегка разобрались в психодинамике, а может, скорее начитаны в истории, и видим, что империя Мануэля была отнюдь не славным возрождением, а бабьим летом цивилизации на Терре. (Но ты, наверно, никогда и не видела бабьего лета, а жаль, потому что ни на какой другой планете нет ничего более прекрасного и преисполненного былого очарования.) Но вот и это короткое межвременье осталось в прошлом, и сейчас стоит глубокая осень: ночами морозит, листья облетели, и последние улетающие птицы кричат в поблекшем небе. И все же мы, видя, что идет зима, видим и то, что не бывать ей здесь до скончания дней наших, а потому, поежившись и выругавшись, мы возвращаемся поиграть с оставшимися еще яркими мертвыми листьями.

Он замолчал. Все глубже становилось окружившее их молчание, и вдруг из переговорного устройства потекла музыка — негромкая оркестровая пьеска, которая взывала к самым глубинам их сознания.

— Извини, — сказал Фландри. — Не надо мне было изливать на тебя свой болезненный пессимизм.

На этот раз в ее улыбке чувствовалась легкая жалость.

— И, конечно же, это дурной тон, показывать свои истинные чувства или пытаться найти слова, выражающие их.

— Один-ноль в твою пользу, — он склонил голову. — Как по-твоему, под эту музыку можно танцевать?

— Под эту музыку? Вряд ли. «Libestod» скорее подойдет для чего-нибудь другого. Чайвз, наверно, видит наперед.

— Как это? — Фландри удивленно посмотрел на девушку.

— Да нет, я просто так, — сказала она. — А Чайвз просто душка. И вдруг он понял.

Но холодом несло от сиявших у нее за спиной звезд, а Фландри думал о том, что их обоих ждут пушки и мрачные крепости. Еще он думал о рыцарской чести, которой претит воспользоваться присущей юности беспомощностью, и тогда, с легкой грустью, он решил, что ему думать надо о делах практических, и чаша весов склонится в его пользу.

Он поднес сигарету ко рту и мягко произнес:

— Ты бы, девочка, выпила кофе, а то остынет. И тем самым критическая ситуация была благополучно преодолена. Ему показалось, что он увидел разочарование и благодарность в беглом взгляде, который бросила на него Кит, хотя и не был в этом уверен. Она отвернулась и устремила свой взор к звездам — просто чтобы хоть несколько секунд не смотреть на него.

Она глубоко выдохнула и с минуту сидела и смотрела на Черулию. Затем она перевела взгляд на свои лежащие на коленях руки и ровным голосом произнесла:

— Предположим, что ты прав в отношении Империи. Тогда что же будет с Виксеном?

— Мы освободим его и сдерем жирный куш с Ардазира за все издержки, — сказал Фландри тоном, не допускавшим сомнения.

— Так-так, — покачала она головой, и в ее голосе сквозила горечь. — А может, лучше не стоит? Вдруг ваш флот решит вести войну до победного конца, и тогда от всей нашей планеты, от моего народа, от маленькой соседской девчушки и ее котенка, от деревьев, цветов и птиц — от всего останется только радиоактивный пепел, который разнесет ветер над мертвыми серыми холмами. А может. Империя решит пойти на сделку и оставит Виксен за Ардазиром. Почему бы и нет? Что такое одна планета для Империи? А сделка смогла бы, как ты говоришь, купить им мир на всю жизнь. Пять миллионов человек — пустяк, вычеркнуть их красными чернилами. — Она снова ошеломленно покачала головой. — Зачем мы, ты и я, летим туда? К чему наши старания? Что бы мы ни сделали, все пойдет насмарку от одного взмаха ручкой какого-нибудь скучающего чиновника. Может такое статься?