Агент Зигзаг. Подлинная военная история Эдди Чапмена, любовника, предателя, героя и шпиона
Шрифт:
Чапмен в сопровождении Бэквелла отправился закупать все необходимое для изготовления бомб. Если Чапмен собирался внушить немцам, что устроил теракт на заводе «Де Хавилланд» с помощью взрывчатки, он должен заранее знать, возможно ли закупить все необходимые для ее составления ингредиенты. Все оказалось до изумления просто. В магазине Timothy Whites они купили хлорат калия, предлагавшийся как средство для уничтожения сорняков. В Хэрроу, в Boots приобрели перманганат калия и селитру. Магазин J. W. Quibell на Финчли-Роуд был рад продать Чапмену серу в порошке, средство от моли и алюминиевый порошок, оказавшийся обычной краской-серебрянкой. Муку и сахар по сходной цене можно было приобрести у любого бакалейщика. Британия,
Авиазавод «Де Хавилланд», на заднем плане видны готовые «москито», на переднем плане — Аллан Тус и Нол Бэквелл, охранники Чапмена.
По идее, Чапмен должен был чувствовать себя вполне довольным, изготовляя бомбы, шлифуя свой немецкий, встречаясь со старыми друзьями и плетя сложную вязь своей легенды, однако он был несчастен. Стремление увидеть Фриду и ребенка превратилось у него в навязчивую страсть. Он почти ни о чем больше не говорил. Рид осознал, что эта проблема способна вызвать серьезный кризис: «В подобном состоянии он мог легко перекинуться на сторону врага по возвращении во Францию и открыть немцам свою связь с нами. Но даже если подобного не произошло бы, он, вполне вероятно, стал бы игнорировать полученные инструкции, действуя под влиянием импульсов и своих собственных фантазий».
Маршалл, заместитель Рида, был отправлен на Креспини-Роуд для разговора с Чапменом по душам за бутылкой виски. От природы благожелательный и преисполненный сочувствия, Маршалл был отличным слушателем. Выпивая и беседуя с ним, Чапмен открылся, как никогда раньше. «Он говорил исключительно по-французски, и это помогло ему, поборов природную осторожность, раскрыть свои самые затаенные мысли», — вспоминал Маршалл. Чапмен рассказывал о своем трудном детстве, обиде за недополученное образование, нетерпеливом стремлении возместить не сделанное в прошлом и отчаянном желании найти, ради чего жить — или умереть.
Они проговорили до трех утра. Девятистраничный отчет Маршалла об этом «серьезном и личном» разговоре — один из самых откровенных документов в деле Зигзага: в нем полное описание человека, ведущего борьбу с противоречивыми элементами собственной личности.
«Он пытается, быть может, впервые, понять себя и найти смысл своей жизни, — пишет Маршалл. — За последние три года он открыл для себя прелесть размышлений, Герберта Уэллса, литературу, альтруизм и красоту. Он не сожалеет о прошлой жизни, однако чувствует, что в обществе для него нет места и ему лучше было бы умереть — но не бессмысленно. Он стремится возместить все то плохое, что было им сделано в жизни, и не успокоится, пока сам, своими руками не совершит что-нибудь стоящее».
Эдди признался, что разрывается между патриотизмом и эгоизмом, чувствуя, что «борется
В какой-то момент, повернувшись к своему собеседнику с лицом, искаженным болью, Чапмен спросил:
— Вы думаете, личная жизнь важнее страны и идеалов?
Маршалл ответил, что так не думает.
Второй вопрос оказался еще более глобальным:
— Как вы думаете, каков смысл жизни?
На этот вопрос у Маршалла был ответ:
— Я объяснил, что верю в стремление человека к высшей участи: в борьбе человек добрался от состояния обезьяны до сегодняшнего уровня цивилизации и все еще продолжает двигаться вперед. Поэтому долг каждого — помочь человечеству в этом поступательном движении.
Понимая, сколь возвышенно это прозвучало, Маршалл быстро добавил:
— Это вовсе не значит, что все мы должны быть паиньками. Война вообще — скотская вещь.
Чапмен, обдумав слова Маршалла, заметил, что его собственное кредо сходно с тем, что провозглашал Герберт Уэллс, и отражено в его личной философии — настолько, насколько вообще можно говорить о философии Эдди. Они рассуждали о социализме и капитализме, патриотизме и долге. «Казалось, он впервые задумался о таких вещах, — размышлял впоследствии Маршалл, — и полагал их великими открытиями, какими они, в сущности, и были».
Теперь настала очередь Маршалла спросить:
— А какой ты видишь свою роль во всеобщей борьбе человечества?
Ответ прозвучал безнадежно:
— Моя жизнь никому не нужна. Я думаю, что мне было бы лучше умереть — но не бесполезной смертью, а совершив что-то, чем я смог бы искупить то зло, которое причинил.
Маршалл заявил, что это — «выход для труса. Если ты ищешь смерти, значит, признаешь свое поражение. Теперь ты — думающий человек. Человечество движется по пути прогресса, и ты должен сыграть свою роль в его развитии. Только ты можешь решить, послужит ли победа Британии дальнейшему прогрессу человечества, или для него будет лучше, если восторжествует идеология нацистов».
Чапмен признался, что в этом смысле он уже принял решение:
— Англия не должна проиграть войну.
Маршалл заметил, что Эдди «видел слишком много жестокости и ужаса — запуганное население Франции, зверства гестапо», — чтобы позволить себе оставаться в стороне. Направляясь с Креспини-Роуд домой по стылым рассветным улицам Лондона, Маршалл был уверен, что теперь Чапмен еще «сыграет свою роль».
Рид был впечатлен докладом Маршалла о вечере, проведенном с Чапменом, заметив, что это — «самое ценное исследование его личности». В нем вырисовывался человек, который стремится исполнить свой долг, одновременно пытаясь разобраться в собственном внутреннем хаосе. Найти свое «высшее предназначение» в войне против Гитлера Чапмен мог, лишь примирившись с самим собой. Пора было начинать операцию «Фрида».
26 января Фриду и Диану привезли в Лондон и поселили в отеле «Бент Бридж». Встреча состоялась тем же вечером. Предупредительные тюремщики Бэквелл и Тус организовали доставку цветов и шампанского, а также присмотр за ребенком. Пока Фрида Стевенсон и Эдди Чапмен общались в комнатах наверху, полицейский играл в холле отеля с трехлетней Дианой. Эдди должен был сказать Фриде, что ему удалось сбежать с Джерси и что по возвращении полиция сняла с него все обвинения, — и теперь ему предстояло вступить в армию и отправиться за границу. Она приняла это объяснение без единого вопроса. На следующий день Фрида и Диана переехали на Креспини-Роуд, чтобы, как выразился Бэквелл, «войти в семью», состоявшую теперь из мошенника и двойного агента, танцовщицы, переквалифицировавшейся в кочегары, неугомонного ребенка и двух страдальцев-полицейских.