Агент
Шрифт:
— Нет, ну ты посмотри, какой бессовестный! — возмутилась чёрненькая Диана, неузнаваемая в модном бирюзовом платье. — Два фунта рыбы слопал, обжора, а ему всё мало! Привет, Кирилл!
— Привет, Дианочка. Всё пленяешь?
Девушка весело рассмеялась, радуясь жизни, красоте — своей и мира, а штабс-капитан вспомнил почему-то прошлую зиму, когда они брали Екатеринодар, и как мучилась тогда Диана, раненная в грудь, как кричала: «Во-оздуху-у! Не могу-у!..»
— А моя где?.. — спросил Кирилл, старательно улыбаясь.
Диана открыла дивный ротик, но дать ответ не успела.
— И-и-и-и-и!
С этим «ведьминским» криком из тени портика выскочила Даша, промчалась
Слабенькая после перенесённого тифа, Дарья отъелась фруктов на тёплых «югах», впитала в себя солнце, надышалась лучезарным воздухом древней византийской земли — и расцвела. Девушка старалась не затягивать поясков, дабы не выставлять напоказ изящную, немыслимо тонкую талию. Прямой силуэт модного платья искажал её восхитительную фигуру, отводил бесстыжие взгляды, но ладони обмануть не мог — Авинов чуть ли не всею кожей ощущал податливое Дашино тело, гладкое и гибкое — и амфорную линию крутых бёдер, и тугую выпуклость груди…
Девушка обняла Кирилла за шею и прошептала, губами щекоча его ухо:
— Прямо здесь? Или в спальне?
— Или! — решительно сказал Авинов, не обращая внимания на хихиканье Дианы, и понёс свой наиприятнейший груз, свою Хасеки… [14]
…Вечерком девушки раскупорили кувшинчик настоящего домашнего вина, а Кирилла погнали в кондитерскую — за сладостями и вкусностями. Накупив всего, Авинов направил было стопы домой — и замер. Вилла Кемаль-паши. Вон она, совсем рядом. Кирилл нахмурился, в нём ворохнулось беспокойство. Он что, собирается почтовый ящик искать? Это же розыгрыш! А… если нет?
14
Хасеки (тур.) — милая сердцу. Интимное прозвище Роксоланы, жены Сулеймана Великолепного.
Сердясь на себя, штабс-капитан быстро дошагал до виллы, означенной таинственным «Визирем». Отсчитал третий столб от угла. Сунул руку между прутьев решётки, нащупал кирпич… Тот поддался. Холодея, Кирилл запустил руку в образовавшуюся щель. Пальцы его нащупали листок бумаги…
Авинов сжал бумажку в кулаке. Медленно задвинул кирпич на место.
«Вот зачем ты сюда полез? — клял он себя. — Кто тебя просил?» Всю радость и удовольствие смыла холодная волна тревоги. Что всё-таки происходит? Ладно, допустим, что это действительно тайный почтовый ящик красных. Допустим. Но он-то тут при чём? Спутали его? С кем? С этим… как его… Юрковским? А как это возможно? Да что творится, в самом-то деле?!
Кирилл быстро развернул записку.
Эфенди.
Нужно встретиться. Проверьтесь на Ипподроме — если на «серпантине» нарисовано два крестика, уходите немедленно. Если их три, то ступайте к Бехаеттину Шакиру, торговцу коврами, — он держит магазинчик напротив пассажа «Ориенталь», что на Пере. Пароль: «Мне бы хорасанский ковёр, но чтоб узор как на ширазском». Отзыв: «А деньги у бей-эфенди [15] водятся?» Протянете хозяину явки две юспары, [16] и Бехаеттин отведёт вас ко мне.
15
Эфенди—
16
Пара— мелкая серебряная монета. 40 пар составляют 1 куруш, который в Европе называли пиастром. Юспара — 2,5 пиастра или 100 пар.
Медленно, аккуратно сложив записку пополам, потом ещё раз, Авинов спрятал её в нагрудный карман. Всё, ваше благородие, подумал он, шутки кончились. Пора докладывать его превосходительству. Или, может, сразу в контрразведку? Н-нет, пожалуй… Для начала сыщем «Степаныча». Зададим задачу полковнику Тимановскому! Есть такая обязанность у строевого офицера — перекладывать свои проблемы на вышестоящих…
Сунув свёртки огорчённой Диане и наскоро распрощавшись с барышнями («Служба!»), Кирилл поспешил в город.
Марковцы разместились в казармах дворца Долма-бахчи, в коем ещё недавно вершил дела последний турецкий султан. Ныне тут слышалась русская речь, изредка перебиваемая английской и французской.
В расположение своей роты Авинов явился задумчив и хмур. Исаев, цепляя бороду заскорузлыми пальцами, встретил его последними известиями:
— Говорят, ваше-блародие, на север двигаем, вокруг всей ихней Европы. В Мурман!
— Да ну? — сказал Кирилл скучным голосом.
— Да-а! Чухну [17] погоняем, а то обнаглела вконец. Едрёна-зелёна… И немаков тожить, и Петербурх возвернём…
Почуяв настроение штабс-капитана, ординарец спросил участливо:
— Никак с жёнкой полаялись, ваше-блародие?
— Хуже, Кузьмич, — вздохнул Кирилл. — Полковника не видел?
— Кажись, в собрание подались их превосходительство.
Кивнув, штабс-капитан повернулся уходить.
— А…
— Потом, Кузьмич, потом…
17
Чухна, чухонцы— прозвание эстонцев и финнов, несколько пренебрежительное.
Офицерское собрание располагалось, можно сказать, рядом, поэтому пролётку Авинов не стал брать, отправился пешком. Состояние у Кирилла было подавленное, и ощущение замаранности не пропадало, усиливалось только. История, приключившаяся с ним, была дикая, дичайшая, а объяснить её штабс-капитан не мог, как ни пытался. И выбросить записки нельзя — улики всё ж таки… Скоро, скоро он сдаст обе гадкие, грязные бумажонки — и освободится! Вон, уже завиднелась колоннада Офицерского собрания…
— Капитана Юрковский? — услышал вдруг Кирилл.
Резко обернувшись, он увидел грека во всём длинном и широком, не по размеру, и в неизменной красной феске. Маленькие глазки по сторонам фантастического носа-тарана блестели бусинками, как у степного тарантула, прячась в тени мохнатых сросшихся бровей. Из курчавых зарослей выглядывали мокрые красные губы.
— Они говорити, сто вы цестный официр, — заторопился грек, — сто расписка не писати… И я — цестный контрабандист с Пересыпи…
Суетливо роясь в расписной торбе, он достал пару увесистых цилиндриков — это были царские червонцы, упакованные в синюю вощёную бумагу, на торцах запечатанные воском.