Агентство «Чудо-трава»: Семь невест некромага
Шрифт:
– А что ты называешь любовью?
Замерла на месте. Сердце загрохотало так, что прижала руки к груди, боясь, что его стук будет слышен даже в столовой.
– Любовь, – медленно произнёс Генрих, и от его горького тона защипало глаза. Услышала глубокий вздох и невольно прижалась к двери, чтобы не пропустить ни слова. – Пытка страшнее любой из тех, которые я изучал в Краморе. Когда не вижу её, такое чувство, словно меня наизнанку выворачивают, а когда вижу – грудь взрывается, мозги затуманиваются… Злюсь и раздражаюсь по любому поводу. Да и без повода
Я даже подпрыгнула от избытка чувств: ладони вспотели, а из груди со свистом вырвался выдох: да-да! Генрих постоянно при мне злится! А если не раздражается, то либо подначивает, либо ёрничает. Уже весь мозг себе сломала, пытаясь понять, как общаться с инститором.
– Это не любовь, – услышала я насмешливый голос брата. – Эта пытка называется – воздержание! Когда мои жёны злятся и устраивают мне секс-игнор, я уже через сутки ощущаю себя так, как ты расписал…
– С одной лишь существенной разницей, – жёстко перебил его Генрих. – Мара для меня единственная! – Я прижала ладони к губам. Ноги внезапно стали ватными, и я слабо опустилась на колени, да прижалась разгорячённым лбом к прохладному косяку. – А она мучает меня: то поманит, то оттолкнёт! Уже ничего не понимаю! Но одна мысль о том, что ведьма играет со мной, режет больнее меча.
– Хм, – отозвался инкуб. – А как часто ты говоришь это Маре?
– Что? – раздражённо отозвался инститор. – Что она для меня – сущее наказание? Да каждый раз, как вижу!
Я услышала смешок инкуба.
– А лучше бы говорил, что она любимая и единственная! Больше пользы – меньше игр.
Сердце сладко замерло, затем заколотилось быстро-быстро. Хотелось ворваться в столовую и броситься на шею инститору, но не менее сильно хотелось убежать и забиться в самый тёмный уголок гостиницы. Ответа Генриха ждала с таким нетерпением, что тело затряслось от напряжения.
– Я и говорил, – устало отозвался инститор.
– Сколько раз? – педантично уточнил Лежик. – Готов поспорить, что это было раз… ну, максимум, два!
– Ну да, – удивлённо ответил Генрих. – А зачем больше?
Инкуб рассмеялся и покровительственным тоном проговорил:
– Женщины хотят это слушать постоянно! Фишка в том, что если ты не твердишь, что любишь, сразу начинают сомневаться во всём на свете: в тебе, в себе, в ваших отношениях. Могут свести себя с ума всеми этими мыслями. Признания вселяют уверенность, и тогда игры уже не нужны… Ты словно неофит, честное слово!
– Это мои первые отношения, – нехотя буркнул Генрих.
– А как же Аноли? – удивился Лежик. – Она же была твоей невестой…
– А её девственность досталась тебе, – холодно рассмеялся Генрих. – Живи ты в Краморе, вас тут же поженили бы!
– Неужели в Краморе секс автоматически означает свадьбу? – растерянно покачал головой инкуб.
– Ну, если по правилам: сначала свадьба, потом секс. Конечно, бывает и наоборот, но в таком случае хранители могут наказать временным отстранением. Традиции инститоров незыблемы…
– Погоди, – растерянно перебил его Лежик. – В агентстве
Я икнула и нервно хихикнула: девственник?! Это Генрих-то? Да вспомнить только какие слова он говорил, как измывался… Как целовал! Брат сморозил глупость. Но в столовой было тихо, и по спине поползли мурашки: так это что, правда?!
Поднялась и, держась за стену, медленно отступила от двери. Надо валить, пока меня не обнаружили! И так услышала больше, чем должна. В спину что-то больно ткнуло, и я подпрыгнула от неожиданности, раздался гром металла и звон стекла, кто-то тоненько взвизгнул, и по моим плечам растеклось нечто горячее и липкое. Испуганно бросилась вперёд, и свет столовой ослепил меня, в спину понеслись ругательства.
– Мара? – взволнованно вскочил Лежик.
– Что с тобой? – звенящим голосом спросил враз побледневший Генрих.
Я посмотрела на свои руки и вздрогнула: они были в крови! Кровь была везде: на плечах, одежде, тягучими каплями она оседала на пол… а голову кружил сладкий ягодный аромат. Хмыкнув, лизнула пальцы и скорчилась от приторного вкуса.
– Это кисель? – воскликнула я и простонала: – Фу! Я вся в этой гадости!
Лежик схватился за сердце и театрально выдохнул:
– Напугала!
Генрих двинулся ко мне:
– Что произошло? Я думал, ты уже спишь. Что ты здесь делаешь?
Я замялась, не смея поднять на инститора взгляд. Щёки мои опалило жаром.
– Не могла заснуть, – промямлила я. – От голода. Пришла перекусить…
В дверях показалась та самая официантка, что обслуживала нас, и её лицо просто пылало от злости.
– Подслушивала она! – громко заявила женщина, и Генрих вздрогнул, а я невольно зажмурилась. – А как меня увидела, заметалась как кошка, которую застукали за кражей сметаны! Целый бак киселя! Коридор теперь выглядит так, словно там подрались волколаки…
Почему-то слово «волколаки» придало мне смелости, и я вскинула взгляд на мрачного Генриха.
– Да ничего подобного! – нагло заявила я и, схватив салфетки, принялась вытирать с рук кисель. – Ничего я не подслушивала! Я шла поесть, но вспомнила, что оставила телефон в комнате, и бросилась за ним! А тут эта с котлом…
– Зачем же тебе так срочно понадобился телефон? – сощурился Генрих.
– А вдруг Забава позвонит! – торжествующе проговорила я и, многозначительно поглядывая на Лежика, добавила: – Мы её оставили охранять… клиента!
Официантка, ворча, подхватила тряпку и двинулась к коридору. Генрих проводил её взглядом и, убедившись, что женщина скрылась за дверью, повернулся ко мне. Я настороженно покосилась на его серьёзную мину и с вызовом спросила:
– Что?
Не верит мне? Конечно! Но что охотник сделает? Я подбоченилась, а инститор неожиданно улыбнулся, и по спине поползли мурашки: обычно, за таким вот нежным оскалом следует нечто неприятное или унизительное.
– Ваш клиент – ведьма Данья? – мягко уточнил он и приподнял брови: – Я прав?