Агентство ’ЭКЗОРЦИСТ’: CITRINITAS
Шрифт:
Вдруг я понял, что, по сути, уговариваю себя не ехать в Лондон, не узнав правды о том, что происходит в Амстердамской клинике. Только начал очень уж издалека — так до сути долго добираться придётся. Лучше сразу признаться себе, что сейчас меня больше интересует не то, как воспримут мой рассказ о последних событиях в Секретной службе, а станция Ковентри. Я всегда стараюсь быть с собой честен. Потому прямо задал себе вопрос: готов ли я влезть в это дело?
Искать ответ пришлось два дня, что поезд громыхал по рельсам. Я взвешивал все «за» и «против», уговаривал себя то ехать до Лондона,
На завтраке, обеде и ужине я следил за женщиной в вуалетке, стараясь не привлекать её внимания. Из-за того, что чёрная сетка скрывала взгляд, определить, заметила ли Рессенс мой интерес, было невозможно, однако я надеялся, что нет.
На третий день за обедом я стал свидетелем того, как морской офицер, решившись, предпринял попытку абордажа. Подошёл и начал что-то говорить Рессенс, пока та не перебила его — кажется, весьма резко. Я разговора не слышал, зато видел, как офицер побледнел и, должно быть, сказал дерзость, ибо вмешался телохранитель, после чего разговор стал вестись на немецком. Рессенс оставила мужчин и в сопровождении компаньонки удалилась в купе. Офицер ещё что-то говорил телохранителю, а потом оба вышли из вагона-ресторана. Чем у них кончилось, неизвестно, но на ужин офицер явился как ни в чём не бывало и даже с аппетитом откушал. Телохранитель тоже держался индифферентно.
Я уже знал от официанта, что состав будет скоро проезжать Ковентри, и возобновил внутреннюю дискуссию. По сотому разу прокрутил в голове доводы, с одними согласился, другие опроверг. Впрочем, подсознательно чувствовал, что уже всё решил и просто убиваю время.
Поэтому, когда кондуктор объявил, что состав приближается к Ковентри, был готов. Открыл дверь купе, вышел в тамбур. Кондуктор удивился.
— Решил подлечить нервы, — объяснил я в ответ на его вопросительное молчание.
Кондуктор пожал плечами и отпер дверь.
На перроне было темно. Горели только два фонаря возле лестницы, остальная часть станции терялась во мраке.
На перрон вышло всего шесть пассажиров: женщина в зелёном платье (теперь на ней была норковая шубка), её компаньонка, телохранитель (в длинном чёрном пальто, котелке и с увесистой тростью в руке), я и двое мужчин среднего возраста. Носильщики сложили багаж на перроне, и поезд, издав гудок, тронулся.
Возле перрона стояли автомобили. Всех пассажиров, кроме меня, встречали. Один господин сел в «Шевроле», другой забрался в такси. Рессенс со спутниками направилась к чёрному внедорожнику с тонированными окнами, так что все трое буквально исчезли, едва за ними захлопнулись двери. Носильщики погрузили чемоданы, водитель заплатил им и нырнул на своё место. Автомобиль тронулся.
Решительно спустившись с перрона, я направился к «Шевроле».
— Простите, — сказал я, обращаясь к господину, сидевшему на заднем сиденье. — Не знаете, как добраться до клиники? Меня должны были встретить, но… — я красноречиво замолчал.
Господин смерил меня подозрительным взглядом. Пожевал губами.
— Вы о клинике доктора Элиаса Улаффсона? — спросил он.
— Думаю, да. Знаю только, что он из Гегемонии. Договаривался обо всём мой лечащий врач. Он дал мне инструкции, но я их потерял
— Не думаю, чтобы вам удалось нанять здесь такси, — проговорил господин. — Впрочем, если хотите, можете доехать со мной. Я как раз направляюсь в клинику.
— Правда? — искренне обрадовался я.
На такую удачу даже не рассчитывал. Думал, может, этот господин хоть немного меня подвезёт.
— Садитесь, — господин открыл дверцу.
Упрашивать меня не пришлось.
— Я прохожу у Улаффсона ежегодные лечебные курсы, — поделился господин, велев шофёру езжать. — Вам повезло, что вы встретили кого-то на этой станции. Вообще, пассажиры здесь редки. Но сейчас сезон, вот пациенты и собираются. Уверен, наши спутники, — он ткнул пальцем в автомобиль, который мы как раз обгоняли, — тоже направляются в клинику. Кстати, разрешите представиться: Бэйзил Калем.
— Лесли Поррит.
— От чего лечитесь, если позволите поинтересоваться?
Я знал, что достаточно назвать любой диагноз. После этого собеседник всё равно переведёт тему на собственный недуг и будет говорить только о нём. Поэтому ответил не задумываясь:
— Астеническое состояние.
Калем нахмурил седеющие брови, пытаясь вспомнить, что означает этот диагноз.
— Хроническая усталость, — пришёл я ему на помощь. — Совершенно не переношу яркого света, резких звуков, сильных запахов. Особенно при обострениях.
— О! — понимающе закивал Калем. — Переутомление, да?
— Да, — кивнул я. — Биржа не спит, знаете ли, а людям приходится.
Собеседник взглянул на меня с уважением.
— Я слышал, при астении часто наступает истощение, — сказал он, окинув взглядом мою фигуру.
— Я буквально на грани. Вот, решил заняться здоровьем, пока ситуация не стала критической.
— Правильно, — одобрил Калем. — Запускать нельзя. Вот мой шурин, например…
И дальше он пустился в пространный рассказ о том, какая судьба постигла его шурина, вовремя не разглядевшего порока митрального клапана.
— А ведь его можно было спасти! — с сожалением закончил Калем свою тираду. — У меня, впрочем, всё не так серьёзно — по крайней мере, я на это надеюсь.
После этого вступления весь остаток дороги я слушал о симптомах, лечении и прогнозах, касающихся здоровья собеседника. Изображал внимание. Фары выхватывали из темноты вполне приличную дорогу, почти без ухабов, и редкие деревья, росшие вдоль канав. Дальше, похоже, расстилалась то ли равнина, то ли болота. Где-то вдалеке виднелись крошечные оранжевые огоньки — должно быть, окна домов.
Наконец, автомобиль подкатил к кованым воротам, вделанным в каменную стену. Шофёр посигналил, и створки начали медленно открываться.
Глава 40
Аллея, ведущая к трёхэтажному кирпичному особняку, была не только засыпана гравием, но и освещена двумя рядами чёрных фонарей с круглыми плафонами. Окна тоже горели ровным жёлтым светом — по крайней мере, там, где не были задёрнуты цветные занавески.
— Здесь обычно размещается около полусотни пациентов, — говорил Калем, пока автомобиль мягко шуршал шинами по гравию. — Весной — больше.