Агитбригада 2
Шрифт:
— Юличка, девочка моя, к тебе тут товарищи пришли, — неожиданно ласковым баском проворковала наша сопровождающая.
У Юлии Павловны не дрогнул ни один мускул.
— Не узнаёт, — вздохнула женщина, — так и лежит целыми днями, бедняга. Даже кормим через трубку.
— Спасибо, — кивнул Фаулер, — дальше мы сами.
— Я здесь подожду, — прогудела женщина и отошла к зарешеченному окну, — не положено оставлять посетителей с пациентами наедине.
— Спасибо, — повторил Фаулер и обратился ко мне, — смотрите, Геннадий. Только учтите, что времени у нас мало.
Я посмотрел
— Хм… странно, — пробормотал я, — ничего не вижу.
— А ты вот сюда посмотри, — сказал Енох и указал на что-то у правого уха Юлии Павловны. — Видишь?
Я наклонился и принялся рассматривать. Наконец я увидел — от её виска куда-то вверх, аж за потолок тянулась еле видимая призрачная нить, зелёная. Изредка по ней пробегали сполохи.
— Ты это видишь? — повторил Енох.
— Ага, — сказал я. — Что это?
— Что-то удалось увидеть? — быстро спросил Фауклер и воровато бросил взгляд на санитарку.
— Не здесь, — тихо ответил я и показал глазами на дверь.
— Спасибо, мы закончили на сегодня, — обратился Фаулер к нашей сопровождающей.
— Я провожу вас, — ответила женщина и пояснила, — не положено на режимном объекте в одиночку ходить.
Мы вышли из палаты. Фаулер был удручен. Некоторое время мы шли по пустынному коридору, периодически заворачивали и дальше шли. Внезапно дверь из одной из палат распахнулась и оттуда выскочила босая женщина с одной лишь разорванной на плече рубашке, всклокоченная, с жутким оскалом, глаза её горели диким огнём. Не обращая внимания на нас, она подскочила к зарешеченному окну и начала мерно биться головой о прутья. При этом издавала странные гортанные звуки, похожие на бормотание какого-то зверя.
Сразу за ней выскочила дюжая санитарка.
— Тихо, тихо! — умиротворяющим тоном проворковала она, — иди сюда, Полюша, сейчас будем кашку кушать… с молочком… ну иди же сюда…
Полюша издала гортанный рык и попыталась наброситься на санитарку, но та ловко скрутила её за руки и потащила обратно в комнату. Вся сценка не заняла и более пяти минут.
— Бедняжка, — со вздохом пояснила наша провожатая, — уже несколько месяцев вот так. Только Клава отвернётся — она сразу порешить себя пытается. Никто с нею сидеть не хочет. Это уже пятая санитарка с ней мучается. Вот что с людьми распутная жизнь делает. А ведь когда-то Аполлинария Сергеевна была уважаемой женщиной, между прочим, женой директора N-ской птицефабрики, а как связалась с каким-то лоботрясом, и, говорят, сбежала с ним аж в Кисловодск, так и поехала кукухой. Он же, говорят, сперва там бросил её, а потом вернулся и с горя утопился. Эх, жизнь…
Она вздохнула, с размаху перекрестила лоб, но, испугавшись, метнула взгляд на нас, а мы сделали вид что не заметили. Санитарка успокоилась и дальше мы преодолели остальные коридорные метры в полном молчании.
— Ну что скажете? — нетерпеливо задал мне вопрос Фаулер, как только мы сели в автомобиль.
— Она точно не одержима духами, — ответил я. — Хотя что-то там такое вроде как есть, только я не разберу. Не по моей линии.
— Понятно, — вздохнул Фаулер.
У дома профессора Маркони Фаулер меня высадил, и я пошел на первый урок.
Перед дверью я задержался и сказал Еноху:
— Тебе не показалось, что с этой Аполлинарией что-то не так?
— Ты про глаза её? — спросил Енох.
— Глаза? — озадаченно задумался я, — а что там не так с глазами?
— Когда она на решетку налетела, у неё зрачки так разошлись, что глаза полностью чёрными стали, — объяснил Енох. — А потом, когда санитарка её обратно потащила, у неё уже всё нормально было.
— А может это у всех сумасшедших во время припадка так? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Енох. — Хотя сомневаюсь.
Я тоже засомневался.
После занятий с профессором я пошел в «Центральную гомеопатическую Аптеку Форбрихера». Конечно, надо было пойти завтра, но Форбрихер сам же предложил, что мне можно на занятия с Маркони уходить, когда надо. А завтрашний день терять совершенно не хотелось.
Поздоровавшись с мгновенно расцветшей (как маков цвет!) Лизонькой, я прошествовал на своё рабочее место. Остальные практиканты отнеслись к моему опозданию на полдня по-разному: кто-то пофигистически, кто-то даже одобрительно, было даже пару таких, кто негодующе фыркнул. Одного только Валентина злобно перекорёжило.
Кстати, я так и не понял, почему ему за подмену порошка на яд ничего не было (или было, да я не знаю).
Ну да ладно. Рано или поздно возмездие таких всегда настигает.
— Какие интересные у них реторты! — восхищённо парил Енох над соседним столом, — Генка, а ты тоже так титровать умеешь?
Я промолчал. Отвечать в никуда под пристальными взглядами было невозможно.
— Генка! Смотри, эта девица явно к тебе неравнодушна! Это ведь она приходила к тебе домой! Только в другом платье была, и в шляпке! — хохотнул призрак, тыкая костяшкой в Лизоньку, которая решительным шагом направлялась в мою сторону.
— Геннадий, — слегка волнуясь и кусая тонкие губы, молвила Лизонька, — а давайте прогуляемся в субботу по городу? Говорят, новые карусели запускать будут в городском саду.
От неожиданности банка с французским скипидаром чуть не вылетела у меня из рук.
— О! Да тебя никак на свидание ангажируют, Генка! — весело заверещал Енох, — и кто?! Дочка аптекаря! Эх, Генка, была бы она хорошенькой, хотя бы как Изабелла — можно было бы зятем аптекаря стать. Хорошая карьера, всегда кусок хлеба с икрой.
— Эммм…. Елизавета, — замялся я и зло зыркнул на веселящегося Еноха, — понимаете, в чем тут дело, я ни в субботу, ни в воскресенье совершенно не могу, уж извините…
— П-п-п-почему? — пробормотала Лизонька.
— Вы же, наверное, знаете, что где-то через неделю я с агитбригадой «Литмонтаж» выезжаю в соседнюю губернию на гастроли… на месяц, — начал объяснять я, — И Гудков… эммм… Макар Гудков — это руководитель нашей агитбригады, так вот Гудков сказал, что мне надо репетировать.
— Ну так репетируйте, это же ненадолго, — щеки Лизоньки пошли красными пятнами.