Агрессор
Шрифт:
Алика забралась с ногами в мягкое кресло и смотрела новости. Я остановился в дверях, любуясь ею. Она выглядела совершенно здоровой. Белый мужской халат снова скрывал ее фигуру, из рукавов выглядывали изящные кисти рук. Широкие полы халата прикрывали ножки. Я не ожидал, что так соскучился по ней. Я пожалел, что под полами халата не видно обнаженных пальчиков ног. Она кинула на меня быстрый хмурый взгляд, и я опомнился. Сесть на маленькую табуретку я поостерегся, сел в кресло совсем близко от нее. Она настороженно подобралась, как
— Как самочувствие? — спросил я.
— Спасибо, хорошо, — ровно ответила она.
— Я провожу тебя на 'Феникс'.
— Я знаю дорогу, — ее голос звучал недовольно.
— Ты до сих пор меня боишься? — спросил я. Она снова кинула на меня взгляд.
— Нет. Как твоя летучая мышь?
— Утром я принес ей целую чашку с фруктами, она их все погрызла, — улыбнулся я. — Если хочешь, можешь покормить ее с рук.
— Я думала, она питается кровью.
— Чьей кровью? — удивился я. — Она фрукты любит. Мне ее друзья подарили на день рожденья. Ее бы на природу выпустить поохотиться на насекомых.
Алика порадовала меня своей улыбкой. Потом снова уткнулась в новости. Она могла посмотреть их и потом. Новости высылались в подпространство, желающие ловили их сами и смотрели, когда душа пожелает. Алика прыгала с канала на канал в поисках наиболее интересного. Я любовался на нее и даже не расстроился ее ко мне подчеркнутым невниманием.
И тут ее подбросило на месте. На экране появилось улыбающееся лицо мужчины. На голове красовалась дурацкая шапочка. Алика так и впилась в экран глазами. Я сразуц почувствовал к нему неприязнь. Мужчина говорил:
— Алика, мы до сих пор не знаем, жива ты или нет. Если жива — а мы в этом уверенны — пожалуйста, возвращайся домой. Ты нам нужна. Подозрение с тебя еще не снято, но и вина не доказана, а мы тебе верим. Не бойся вернуться, мы будем с тобой, что бы ни случилось. Я, Миша, Катенька, Ниночка, мама, твои друзья — все мы ждем тебя домой, волнуемся, скучаем.
Предчувствуя недоброе, я спросил:
— Кто это?
— Это мой муж, — ответила Алика сорванным голосом. Она выбралась из кресла и почти бегом покинула палату. Я вскочил. В дверях я столкнулся с Иваном Сергеевичем, который сильным толчком в грудь оттолкнул меня от двери.
— Она плачет, — сказал он, оттирая меня вглубь палаты. Два дня он не пускал меня сюда, теперь не выпускает обратно, и я разозлился. Качин указал мне на экран:
— Слушай!
Следователь кратко рассказывал, в чем подозревается Юрьина и в чем она обвиняется. По окончании передачи мы переглянулись.
— У нее трагедия! У нее спалили дом и чуть не сожгли ребенка, ее мужа чуть не убили, да еще и обвинили в этом именно ее! А ты своим ослиным упрямством усугубляешь ее трагедию! Она молодцом, хорошо держится, но какими силами ей это удается? А если сил не хватит?
Мне стало безумно ее жаль. Но кроме жалости было и другое чувство. Я бешено, до слепоты ревновал ее к мужу.
— Теперь
— Нет! — отрезал я.
— Ка… как нет?! — от возмущения старый профессор стал заикаться. — Ты обязан вернуть ее домой. Держать ее здесь — преступление, самое мерзкое преступление, какое только ты совершил в своей жизни. Завтра же ты снарядишь 'Феникс' и отправишь ее домой!
— Я не сделаю этого.
— Нет, ты это сделаешь. Ты обязан вернуть детям их мать!
— Нет! — в моем голосе звенела сталь, но и в голосе профессора тоже.
— Ты зря со мной препираешься, — заявил он. — Я тебя достану. Я буду ходить за тобой следом и гудеть, пока ты не согласишься.
Меня душило бешенство.
— Чего ты злишься, Матвей? Это мне надо злиться, потому что я никак не могу до тебя достучаться. Я еще ни разу не видел тебя таким непроходимым.
— Она нужна как заложник, — процедил я, клокоча от злости.
— Один заложник не сделает тебе выгоды.
— Она теперь ценный заложник. О ней рассказали в новостях на все Содружество.
Думаю, в другой ситуации Качин расхохотался бы мне в лицо, но он был слишком зол для смеха.
— Ты собираешься содрать за нее выкуп с погорельца с тремя детьми?!
— Ни в коем случае. Нам надо легализовать Онтарию.
— Ты несешь околесицу. Тебе не удастся обменять заложника на Онтарию, и ты это знаешь. Тебе не нужен заложник. Перестань искать повод и признайся самому себе в малодушии, так будет лучше.
Я молчал и сердито сопел.
— Ей сейчас плохо, трудно, ей нужны родные, которые утешат ее. И в тюрьму ее садить никто не собирается, ты ведь сам слушал новости, — уговаривал меня Иван Сергеевич. Я молча слушал, успокаивался и размышлял. Везде он был прав, мне и крыть было нечем. Аргумент у меня был один-единственный, но он в моих глазах перекрывал все остальное.
— Я не могу отпустить ее, потому что я ее люблю, — сказал я. — Я не хочу бороться с самим собой. Мне ничто не мешает завести семью.
— Я рад, что ты уже в состоянии делать правильные выводы, — сказал Иван Сергеевич. — А теперь мысленно положи на одну чашу весов свою любовь, на другую — любовь материнскую, и посмотри, что получится. Делай это упражнение один раз в пятнадцать минут, это поможет тебе думать. Я его тебе прописываю в качестве лечения. А впрочем, если ты любишь ее по-настоящему, ты ее отпустишь. Семью ты и без нее заведешь, было бы только желание. Не заведешь ты никакой семьи с женщиной, которая принадлежит другому. Нельзя строиться на чужих костях, Матвей. Это не принесет тебе счастья. А что касается Онтарии… Придет время, и мы придумаем способ вывести Онтарию из подполья, и нам всем можно будет растить детей в человеческих условиях. А я наконец прислоню свои старые кости к надежным стенам, которые не вибрируют и никуда не проваливаются…