Агроном
Шрифт:
Вошел лакей.
— Ну что же, мой милый, завтрак-то подан? — спросила она и продолжала, обернувшись в мою сторону: — А вы, небось, проголодались, с утра ведь в дороге?.. Только у нас, знаете, по-деревенскому, разносолов никаких!.. Я нахожу, что богатство не резон для того, чтобы разматывать добро да есть трюфели… Идемте завтракать!.. Скажи-ка, Леша, гость наш пьет сидр?
— Конечно, пьет, — решительно заявил Леша и потащил меня в столовую, нашептывая на ухо:
— Не обращай внимания на хозяйку: она не знает обхождения; чего мне это стоит!..
Завтрак был отвратительный и состоял из остатков, приготовленных самым нелепым образом. Мне бросилось в глаза блюдо из кусочков старого жареного мяса, такого же телячьего рагу и курицы, Бог знает, когда еще подававшейся под соусом; всё это плавало в луже жидкого щавеля и имело вид очень непривлекательного месива. Пять-шесть почти пустых бутылок вина стояли перед Леша, который время от времени цедил из них в мой стакан; при этом он всякий раз не забывал прибавлять,
Ошеломленный всем тем, что я видел и слышал здесь за час моего пребывания, я не знал, как держать себя. С одной стороны, меня брала грусть при виде этих двух жалких существ, по капризу насмешливой судьбы запутавшихся в миллионах; и в то же время смрад от этого зловредного и гнусного богатства вызывал во мне чувство глубокого отвращения. К этому присоединялась горечь сознания призрачности человеческой справедливости, социального прогресса и революций, раз всё это могло привести к тому, что было сейчас у меня перед глазами: Леша и его пятнадцать миллионов! Как будто люди на протяжении многих веков разбрасывали щедрою рукою семена мысли и кровавая влага с народных эшафотов поила истощенную и бесплодную почву только для того, чтобы позволить какому-нибудь Леша бессмысленно утопать в подло накраденном богатстве! А в просвет открытой двери столовой виднелась, точно декорация, окружающая замок природа: мягко убегали вдаль холмистые лужайки, синели сплошные массы высоких лесов; но мне чудилось, что со всех концов горизонта тянутся мрачные процессии нищих и обездоленных прямо к замку Вопердю, чтобы разбить себе головы и переломать руки и ноги о его крепкие стены. Я молчал, слова не шли с языка при таких мыслях.
Неожиданно Леша воскликнул:
— Когда я буду депутатом… Да, когда я буду депутатом…
И он закончил свою мысль, вертя вилкой над головой. Жена посмотрела на него с жалостью и несколько раз пожала плечами.
— Когда ты будешь депутатом?.. — повторила она. — Ты-депутатом!.. Как же!.. Слишком ты глуп для этого!..
Тут она призвала меня в свидетели:
— Ну, скажите, сударь… можно ли молоть такой вздор? Ведь он, каким вы его сейчас видите, уже три раза баллотировался… И ни разу не получил больше трехсот голосов!.. Да я бы со стыда сгорела после этого! Вы не поверите, ведь эти триста голосов стоили нам шестьсот тысяч франков, и это верно как то, что вот эта бутылка стоит перед нами… Уж я не ошиблась в подсчете — шестьсот тысяч франков копейка в копеечку… это значит, что каждый голос нам обошелся ровнехонько в две тысячи. А он говорит о том, чтобы еще раз попытаться!.. Да вы представить себе не можете, какую штуку он выкинул последний раз четырнадцатого июля; он называет это манифестацией: велел выкрасить все стволы деревьев в три цвета.
Леша улыбался, потирал руки и казался очень довольным тем обстоятельством, что ему напомнили этот высокий акт, который он считал одной из самых счастливых своих идей. В моем взгляде он искал одобрения, восторга.
— Это была остроумная выдумка, не правда ли? — сказал он мне. — Но разве женщины понимают что-либо в тех приемах, какими иной раз приходится воздействовать на народ… Помяни мое слово, дружище… На этот раз я буду избран, и это мне ни гроша не будет стоить… У меня выработан такой план кампании, ты увидишь! Я выставлю свою кандидатуру как агроном-социалист… Да, я кандидат радикальной агрономии! Долой армию, долой суды, сбор податей — всё к черту!.. Нет больше бедных, все станут собственниками!.. Позднее, во время выборов, ты познакомишься с моим планом… Да, он таки лишит сна поповское отродье. Впрочем, я забыл, что и попов тоже долой!.. Ведь это они помешали мне пройти на выборах, потому что я свободомыслящий и не верю в их Господа-Бога!.. Попляшут они теперь у меня, поповское отродье!..
При этих словах госпожа Леша вспылила и принялась отчитывать мужа:
— Замолчи!.. Не позволю тебе называть так священников и говорить дурно о религии в моем присутствии… Господи Боже мой! да он хуже всякого ребенка!.. Вы не подумайте, сударь, что он неверующий… Это он только, когда в компании, не может сдержать себя, всё хвастает… А как приключится с ним хоть самая пустая болезнь, то он перепугается до смерти и скорей за священником! Если б его тогда слушать, то бедный священник и не выходил бы от нас, всё бы его напутствовал!
Леша барабанил по краю тарелки, следил за полетом мухи у потолка и небрежно насвистывал какой-то мотив, желая скрыть неловкое положение, в которое его ставили слова жены. Потом он закашлялся и внезапно переменил тему разговора.
— Какая досада, — сказал он, — что ты не попал к нам двумя неделями раньше… Я танцевал канкан, и ты бы видел, как я его танцую! Совсем как в Париже, старина! — И, раскачиваясь на своем стуле, он начал выкидывать руки вперед, делая забавные жесты.
— Да, советую тебе еще и этим похвастаться, — вздохнула госпожа Леша. — Ведь благодаря твоему канкану мы лишились рубах… Вот будьте свидетелем, сударь… У нас каждый месяц бывают господа из города… Очень милые люди и дамы их тоже… И особенно отличается веселым нравом господин Гатинель, маклер… Уж умеет он людей посмешить… Представьте себе, он играет на рояле ногами, носом и чем угодно, да как хорошо играет… Меня он очень
Наконец завтрак кончился. Мы встали из-за стола, и Леша, ухватив меня под руку, поспешно потащил, желая показать мне свои земледельчиские опыты… Мы отправились…
Избавившись от общества жены, Леша оживился, повеселел и стал еще вдвое болтливее и хвастливее. Он умолял меня не верить ни одному её слову и заверял честью, что причисляет себя к свободомыслящим, не верит ни в Бога, ни в Черта и в конце концов плюет и на народ, хотя и считается социалистом… Он сообщил мне также, что в городе имеет любовницу, на которую тратит кучу денег, и что все красивые деревенские девки без ума от него.
— Да, несчастная баба, как я ее обманываю, как обманываю — заключил он свой рассказ. — Как я вообще всех их обманываю!
Мы обошли все сараи и конюшни, скотный двор, и он обращал мое внимание на каждую корову, каждую курицу, называл каждое животное по имени, перечислял, сколько оно стоит и главнейшие его достоинства. Когда мы шли парком, он счел необходимым сообщить мне, что у него имеется двенадцать тысяч высокоствольных дубов, тридцать шесть тысяч сосен, двадцать пять тысяч девятьсот семьдесят два бука. А каштановых деревьев у него было столько, что он и счет им потерял. Наконец мы вышли к деревне.
Перед нами расстилалась большая равнина, голая, без одной травинки, без одного дерева. Земля, ровная как дорога, была тщательно проборонована, все комки старательно разбиты; ветер подымал тучи пыли, которые крутились светлою спиралью или лохматились на солнце. К удивлению своему, в августе месяце я не замечал ни одного ржаного или клеверного поля…
— Это мои запасные поля, — сказал Леша. — Я объясню тебе, в чем дело… Ты понимаешь, что я не земледел, а агроном… Различаешь ли ты разницу между этими терминами? Это значит, что я обрабатываю землю не как простой мужик, а как интеллигент, мыслитель, экономист… Так вот я и заметил, что культурой ржи, ячменя, овса и свеклы занимаются решительно все… никакой в этом нет заслуги, да и — между нами будь сказано — на что всё это нужно? Рожь, свекла, ячмень, овес — как всё это устарело, как затаскано!.. Теперь совсем другие потребности; прогресс движется вперед, и если все отстали, то это еще не значит, что должен отстать и я, Леша, владелец замка Вопердю и пятнадцати миллионов, агроном-социалист!.. Нужно идти с веком, черт возьми!.. Вот я и изобрел новый род культуры… Я сею рис, чай, кофе, сахарный тростник… Какова революция в этом деле!.. Но понимаешь ли ты все последствия этого?.. Ты как будто озадачен? Моя система уничтожает самым решительным образом всю систему колоний и вместе с тем — войну!.. Ты поражен, ты никогда не задумывался над этим, не так ли? Не будет больше нужды отправляться за этими продуктами на край света… Отныне всё это будет у меня. Вопердю — вот будет настоящая колония! Тут будет и Индия, и Китай и Африка, и Тонкин… Только, признаюсь, пока еще ничего не растет. Мне говорят, что Здешний климат не годится… Глупости! Климат тут ни при чем… Всё дело в удобрении, только в нем. Мне нужно удобрение, и я ищу его состав… У меня служит химик, для которого я велел выстроить за лесом отдельный павильон и лабораторию… Так он уже три года как занимается изысканиями… Он еще не нашел, но найдет. То, что ты видишь перед собой, — рис, всё рис… Но я думаю еще следующее: птицы, которым надоела рожь — сколько уже времени они едят ее! — накинулись на мой рис и съели всё, до последнего зерна… Я так полагаю… Потому-то я и велю их убивать… Обрати внимание, — в моих владениях ты не встретишь ни одной птицы… Я ведь не дурак: за каждого убитого воробья я даю два су, за дубоноску — три, за малиновку — пять, десять су за соловья, пятнадцать за щегленка… Весною я плачу двадцать су за гнездо с яйцами. Мне их носят за десять верст в окружности… Если дело это привьется, через несколько лет я переведу всех птиц Франции. Идем дальше… теперь я покажу тебе нечто очень забавное.