Ах, кабы на цветы - да не морозы

Катасонова Елена Николаевна

Шаловливая взлохмаченная головка - представляю, сколько стоит такая вот небрежная стрижка!
– черная кофточка, даже, пожалуй, майка, обтягивает высокую грудь, лицо раскрашено вызывающе ярко, а все равно юное и прелестное. Вот она потянулась к Вадиму, и он, приподнявшись, щелкнул дорогой зажигалкой, давая ей прикурить, вот подвинула кресло, села бочком, и я увидела стройные худощавые ноги в узорчатых чулках и кожаную мини-юбку. Нет, я не

могла оторвать от нее взгляда, была не в состоянии двинуться - ни пройти мимо них к стойке, ни вернуться к своим, в ресторан.

Боже, какая боль! Неужели эта боль и есть ревность? Но я же ревновала Вадима к жене - не спала, плакала, приставала с расспросами, только это было совсем не то! Может, потому, что жену никогда я не видела? Я смотрела не мигая на девушку, глаза мои резал электрический свет. Значит, жертва моя напрасна? Муки совести - зря? Все равно он убегает от сына, и можно ли осуждать: ведь возвращается, не бросает, жалеет, но ему нужен отдых, он же мне объяснял! Осуждать нельзя, ненавидеть можно.

Я ненавидела эту прямую спину, руку, лежавшую на столе, эту подлую седую голову, которую летом еще прижимала к сердцу. Вадим, должно быть, почувствовал мой ненавидящий взгляд - оглянулся, как-то странно дернулся, и я вжалась в стену, готовая исчезнуть, пропасть. И тут она, моя молодая соперница, протянула через стол тонкую руку в браслетах и медленно, томно коснулась пальцами его щеки, а потом, играясь, взяла Вадима за подбородок и повернула его лицо к себе, законно требуя внимания.

Я отлепилась наконец от стены и вернулась в ресторан, к нашим.

– Что с тобой?
– сжала мне руку Валечка.
– У тебя такое лицо...

– Какое?

– Измученное... Ты куда ходила, звонить? Что-нибудь с Люсей?

– Нет. Потом расскажу.

***

"Позвони, позвони, позвони..." Я лежала в постели, телефон стоял рядом, на тумбочке, и я заклинала, молила: "Позвони мне, скажи что-нибудь, объясни..."

И Вадим позвонил: слишком хорошо меня знал, вообще знал женщин.

– Ты сама во всем виновата, - сразу сказал он, потому что лучшая защита - нападение.

– Да.

– Это ты меня бросила.

– Конечно.

– Я люблю тебя, слышишь? Не переставал любить! Но не могу же я...

– Не надо, не говори ничего.

Я все видела тонкую руку в браслетах - сверху вниз, снисходительно по щеке.

– Не думай ни о чем.
– Он жалел меня, сострадал мне!
– Это просто новая лаборантка. Хочешь,

увидимся завтра?

Хочу ли я? Мне, отставной, вот уж действительно старой любовнице, делают одолжение?

– Спасибо большое, но мне сейчас некогда.

Я замолчала.

– Ты не хочешь со мной разговаривать?
– довольно весело поинтересовался он, с любопытством во всяком случае.

– Не хочу.

– Можно тебе звонить?

– Не надо.

Показалось мне или нет, что он с облегчением повесил трубку?

Недели две я отчаянно, безнадежно, униженно ждала звонка и все видела, видела эту руку в браслетах - как гладила она по щеке моего Вадима. Ревность оказалась настолько сильнее, безысходное любви, что казалось, мне ее не перенести.

– Ну, рассказывай, что с тобой?
– спросила наконец Валя.

А что я могла рассказать? Вроде нечего. Но я умудрилась растянуть эту сцену на полчаса: его спина, ее чулки, и как она наклонилась, и как он чиркнул предупредительно зажигалкой.

– Да, ужасно, - сразу все поняла Валя.
– Но ведь ты сама его бросила?

– Думаешь, от этого легче?

– Все-таки легче, - тряхнула кудряшками Валечка.
– Хотя, с другой стороны, самой отдать мужика, да еще в нашем возрасте...

– Я отдала его больному сыну...

Горючие слезы вырвались из меня, хлынули по щекам, лицо стало мокрым мгновенно.

– Вот уж тебя не спросили, куда ему деться, - проворчала Валечка.
– Не реви, слышишь? Кому говорю, не реви. Он несчастный человек, Таня, лучше пожалей его. Да ты его уже и не любишь.

– Люблю, - как маленькая заупрямилась я.

– Врешь, - отрезала неумолимая Валечка, - не любишь! Никакая это уже не любовь. Нормальная бабья ревность.

– Ревности без любви не бывает, - всхлипнула я.

– Еще как бывает!

– Это последнее, Валя.

– Как сказать...

– Какая же я дура!

– Не горюй, - обняла меня Валечка.
– Никогда не знаешь, что ждет за поворотом.

– Как она смела - гладить его по щеке? При всех, при мне! И какие там повороты? Мне уже сорок пять, я вот-вот стану бабушкой!

***

Разве могла я представить тогда, какая огромная любовь у меня впереди... Ведь сердце страдает и любит до самой смерти. Но тем и прекрасна, тем и трагична любовь, что всегда нам кажется: та, которая сейчас, - последняя.

Москва. 1994 год