Ахиллесова пята

Надеждин Александр

– Мотив, конечно, должен быть. Несомненно, – после некоторой паузы, ответил, вместо опустившего глаза Иванова, Бутко. – Только ведь это, Василий Иванович, дело такое. Главное, как говорится, чтобы человек был хороший. А мотив... мотив всегда можно придумать.

Василий Иванович слегка пожал плечами и подцепил вилкой немного паштета:

– Думайте.

– Есть, будем думать, – по-армейски лаконично и четко ответил Бутко и обменялся взглядом с Ивановым, который ему бодро, с видом единомышленника, кивнул головой. Затем он посмотрел на Минаева, который, нахмурившись, катал по столу хлебные шарики, сделанные из извлеченного им из тела булочки мякиша, и опустил глаза в свою тарелку. За столом опять воцарилось немного

напряженное молчание. Михаил Альбертович несколько раз задумчиво ковырнул вилкой остывающую овощную смесь, и наконец, не поднимая глаз, и не очень уверенно произнес: – Тут, кстати, в плане легенды... один нюансик есть интересный. Который можно было бы попробовать обыграть.

– Какой нюансик, – внимательно наблюдая за ним, спросил Ахаян.

– Да уж больно фамилия у нашего Олега Вадимовича интересная. Даже, можно сказать, замечательная. Вроде совсем обычная, простая. А, с другой стороны, какая звучная. В контексте пока еще действующих реалий современной политической жизни. – И, как бы дополнительно комментируя свою мысль для тех, кто еще не понял ее подтекста, Бутко выразительно поднял вверх глаза.

– Хм, – Василий Иванович переглянулся с Минаевым и, слегка прищурившись, посмотрел на автора предыдущей фразы. – Интересно. Это ты только что придумал или?..

Бутко пожал плечами:

– Любое озарение есть неосознанный результат предыдущих размышлений. Как таблица Менделеева.

Ахаян, после некоторой паузы, усмехнулся:

– Ну что ж, Менделеев. Слушаем... твой гениальный план.

– Да, собственно говоря, как такового плана еще никакого нет. Пока только так – общая идея, – немного растерянно ответил «Менделеев», но тут же собранно и четко добавил: – Но, если вы дадите мне... – он осекшись посмотрел на Минаева и поправился, – нам... хотя бы два дня, то...

– Ишь ты, чего захотел, – тут же перебил его Ахаян. – Два дня! Два дня, дружочек мой, в обстановке, близкой к фронтовой, – это непозволительная роскошь. Один день максимум, для детальной отработки всей легенды и линии поведения.

Бутко переглянулся сначала со своим непосредственным начальником, продолжающим сосредоточенно переваривать идею и предложение своего зама, затем с их общим подчиненным, который оптимистичной улыбкой дал ему понять о своей готовности выполнить поставленную задачу в обозначенный срок, и, слегка пожав плечами, снова по-военному четко и немного сухо ответил:

– Есть, один день.

– Вот и договорились, – закрыл эту тему Василий Иванович. – А сейчас давайте-ка окончательно аккумулируем все то, что мы знаем о нашей «Матрене».

За столом снова возникла пауза. Минаев, инстинктивно почувствовав себя в фокусе внимания, перевел взгляд на своего заместителя. Заместитель задумчиво усмехнулся.

– Ты чего? – с подозрительным прищуром спросил Ахаян.

– Да я помню, служил когда еще, в Кениге... э-э... в Калининграде, нас раз на экскурсию повели. В дом-музей Канта. Он же там, как говорится, и жил, и работал, и в мир иной отошел.

– При чем, ну при чем тут Кант? – лицо Минаева скривилось в кислой гримасе. – Ты бы тогда уж лучше Конфуция вспомнил. Все же, как-никак, иероглиф в деле фигурирует.

– Да нет, я к тому, что фразу одну интересную о нем сказали. Кого-то, не помню точно кого, однажды попросили рассказать историю жизни Канта. А он ответил, грустно так: «Не было у Канта ни истории, ни жизни».

– Ты это к чему? – поднял бровь Минаев.

– Да к тому, что и мы сейчас про нашу «Машу» практически ничего... Ни истории, ни жизни, – вздохнул Бутко.

– Как это, ничего? – недоуменно посмотрел сначала на него, потом на Минаева, затем снова на него Ахаян. – А как же ваш психологический портрет?

– Портрет портретом. А реальной-то фактуры – кот наплакал. Так, какие-то обрывки.

– Иной раз и этого не бывает, – неопределенным тоном протянул Минаев.

– Бывает

и так, – согласился с ним Ахаян и, откинувшись за столом чуть назад и небрежно положив локоть правой руки на спинку скамьи, продолжил: – А есть люди, которые специально не хотят никакой информации об объекте получать. Был, помню, в свое время один разведчик, нелегал – известная личность, могу даже сказать, что в чем-то мой учитель. Так вот он, если ему надо было пойти с кем-нибудь на контакт, принципиально не читал ни досье на этого человека, ни характеристик там каких-то, ничего. Говорил, что ему это только мешает. Заранее формируется стереотип, а отсюда уже рукой подать и до предубеждений, ложных посылок. Только импровизационно работал. На чистой интуиции. И вдохновении. Как великий артист – каждый выход на сцену – абсолютно новое прочтение и пьесы, и своей роли. И еще я от него одну весьма любопытную вещь услышал. Знаете, что однажды сказал? – Василий Иванович медленно обвел взглядом всех своих сотрапезников, тоже, одновременно с ним, положивших на стол свои ножи и вилки, и назидательно поднял вверх указательный палец левой руки. – Любой человек, как бы он ни таился и ни играл, за полчаса общения раскрывается перед тобой на все сто процентов. Тут все в виду имеется: и характер, и темперамент, и интеллект. Эмоционально-волевая устойчивость. Направленность интересов. Все. Главное – это суметь правильно раскодировать полученную информацию.

– Ну, это ж какой опыт должен быть, – протянул Минаев.

– А подготовка, – поддержал шефа его заместитель.

– Подготовка, – немного скептично фыркнул Ахаян. – Ум главное. А нет его, так готовь не готовь, хрен из тебя что получится. Эрудиция плюс еще. Потом, чтоб человек перед тобой раскрылся, его же еще обаять надо. А здесь уже обходительность нужна. Манеры. Опять же кураж. Даже не кураж, а, я бы сказал, какой-то такой... элян виталь [46] . Вот он... разведчик этот, о котором я говорил, под любой личиной выступить мог. Всегда был органичен, в любом обличьи. И с каждым человеком язык мог общий найти. Докеры в каком-нибудь, понимаешь, Гамбурге или Киле через минуту его за своего принимали. А если, бывало, в Вене, в каком-нибудь кабаке шикарном объявится, так тотчас шепоток по залу – это не иначе кто-то из князей Эстерхази.

46

Жизненный порыв (фр.).

– Не Быстролетов? – предположил буквально ловивший каждое его слово Иванов.

– Не будем вдаваться в подробности, – дал исчерпывающий ответ Василий Иванович, посмотрев на вопрошающего выразительным взглядом, и вздохнул. – Ладно, это все лирические отступления. Мы, конечно, монстры не такого быстрого полета. И калибра. А посему пренебрегать изучением объекта разработки позволить себе права не имеем. Так что возвращаемся к нашей «Матрене». Хотя, нет. – Он, чуть прищурившись, устремил взгляд немного влево, вперед, на виднеющийся в другом конце основного помещения кафе проем ведущего на кухню прохода, откуда донесся едва слышный, но весьма симптоматичный звон посуды. – Чуть попозже. После соте.

XII

Огромные стрелки часов на боковой стене музея Орсэ сошлись на римской цифре V. Над Парижем с ускоряющейся быстротой начали сгущаться сумерки, постепенно все более и более обволакивая дома, улицы, спешащих по ним прохожих и мелькающие то в одну, то в другую сторону автомобили.

Темно-зеленый «Пежо», шестьсот седьмой модели, с номерами российского посольства, только что обогнув здание музея по улице де Лилль, свернул на тянущуюся вдоль набережной Сены площадь Монтерлана и припарковался на уже постепенно редеющей, но еще достаточно плотно заполненной стоянке, занимающей большую часть площади.