Ахматова: жизнь
Шрифт:
Николаю Гумилеву мала Земля.
Николаю Недоброво вполне достаточно комфортабельного и покойного кабинета. В этом-то кабинете Анна Ахматова впервые увидит человека, который на долгие годы займет ее воображение.
Царевич, или Несказка о черном кольце
C Борисом Васильевичем фон Анрепом Анна Андреевна Ахматова, по ее собственным словам, познакомилась в марте 1915 года в доме их общего друга Николая Владимировича Недоброво («С Анрепом я познакомилась в Великом посту в 1915 в Царском Селе у Недоброво»). Правда, сам Анреп в своих воспоминаниях «О черном кольце» утверждает, что знакомство состоялось почти на год раньше: «Н.В.Недоброво познакомил меня с А.А. в 1914 году, по моем приезде из Парижа, перед моим отъездом на фронт». Август 1914-го, сославшись на Бориса Васильевича Анрепа, называет и Глеб Струве в очерке «Ахматова и Недоброво». Авторитет Струве настолько вне подозрений, что даже такой пунктуальный ахматовед, как В.Черных, приводит в своей «Летописи жизни и творчества А.А.Ахматовой» обе даты: август 1914-го и март 1915-го. С появлением в русском переводе книги снохи Анрепа Аннабел Фарджен «Приключения русского художника» [34] у нас появилась возможность снять досадное противоречие.
34
Фарджен
Документы, сохранившиеся в семейном архиве, свидетельствуют: вернувшись в августе 1914-го на родину (из Лондона, а не из Парижа), Анреп так спешил принять участие в боевых действиях, что задержался в Петербурге всего на несколько суток, даже не экипировался: кроме пистолета и непромокаемого плаща, ничего не успел купить. С Недоброво, видимо, все-таки пересекся. Вот только как раз в эти дни Николаю Владимировичу было и не до Ахматовой, и не до Анрепа. Война застала его жену в Германии, и он сходил с ума от беспокойства за ее судьбу.
Да и у Ахматовой в том августе («тот август, как желтое пламя…») заботы другие, тоже семейственные и тоже связанные с войной. Гумилев, напоминаю, рвался на фронт, и все эти быстрые недели (с 5 по 24 августа) она не расставалась с мужем и его друзьями. Не могла состояться романтическая встреча и в другие месяцы четырнадцатого года.
Письма, которые Борис Васильевич отправлял в Англию Хелен Мейтленд, матери своих детей и законной (с 1919 г.) супруге, удостоверяют: с конца августа по середину декабря 1914-го он неотлучно находился в действующей армии, в Галиции.
В Петербурге, для свидания с родителями, появился в конце декабря – под Рождество, когда Анны Андреевны в городе уже не было: проводив мужа до Вильны, она уехала к матери в Киев, где и встретила 1915 год.
C мемуарами Б.В.Анрепа вообще произошло нечто странное: они словно загипнотизировали биографов Ахматовой. Наконец-то таинственный герой «Белой стаи» и «Подорожника», о котором в «Ахматовке» очень долго почти ничего не знали, [35] рассекретил себя! Все словно запамятовали, что о событиях пятидесятилетней давности повествует человек, тщетно пытающийся вспомнить то, о чем на протяжении полувека не вспоминал. Сначала за ненадобностью, потом за недосугом.
35
Даже Нине Ольшевской-Ардовой, хозяйке гостеприимного дома на Ордынке, А.А. никогда об Анрепе не рассказывала, хотя и презентовала ей в 1966 г. «Бег времени» с такой дарственной: «Моей Нине, которая обо мне знает все». Ничего существенного не сообщает о нем и Эмма Герштейн. Предполагая, что Анреп – один из прототипов «гостя из будущего» в «Поэме без героя», она, как выясняется, совершенно не представляет себе подробностей его реальной жизни. К примеру, пишет, что «герой лирики Ахматовой шестнадцатого года» появился в столице лишь в конце 1914-го, то есть принимает коренного петербуржца за чужестранца – англичанина русского происхождения.
Больше того. Хотя Анреп в мемуарах и утверждает, что благодаря Глебу Струве регулярно читал почти все, что Ахматова «печатала и что печаталось за границей», это всего лишь кажимость. Аннабел Фарджен прекрасно помнит, что свекор заинтересовался посвященными ему стихами Ахматовой лишь в 1966 году. Имя русской поэтессы мелькало в его рассказах и раньше (Аннабел вышла замуж вскоре после войны, в разгар острого любопытства Европы к победителям Гитлера, тогда же стала брать уроки русского языка), но только мелькало. Даже приезд ее в Лондон в 1965-м заметных следов в семейных преданиях не оставил. На оксфордский триумф Ахматовой Анреп не явился, а при коротком свидании в парижской гостинице летом того же года, кляня себя за «бесчувственность», внутренне отшатнулся от грузной и одышливой старухи. Острый приступ ностальгии настигнет его позднее, в марте 1966-го, – по получении известия о смерти «пиковой дамы».
Анна Андреевна опять предсказала точно: «Когда человек умирает, изменяются его портреты». «Те три года, – свидетельствует Фарджен, – что легли между смертью Ахматовой и его собственной, Борис был одержим идеей определить, какие из ее стихов посвящены ему, а какие – другим возлюбленным или мужьям. Он испытывал танталовы муки, пытаясь найти ответы на эти загадки. Когда однажды он обнаружил стихотворение, написанное как акростих с его именем, это был настоящий триумф».
Борис Васильевич фон Анреп и в старости, и в болезни неразрешимых проблем не признавал. И одержимость идеей фикс – в его характере. И все-таки в данном конкретном случае без усугубляющих проблему сантиментов не обошлось. Американская миллионерша, с которой Анреп сошелся на старости лет, по свидетельству родственников, сильно ревновала его к Ахматовой. От сцен ревности Борис Васильевич обычно зверел, но теперь они его не трогали, он был далеко, в небытовом измерении – в иных годах и краях. Фарджен слегка иронизирует над причудами свекра. Дескать, «как одержимый» пишет «русские стихи», предаваясь «воспоминаниям о призрачной любви полувековой давности». Но и, иронизируя, сочувствует: по неизвестной причине «старику» надобно разгадать загаданную Анной Андреевной загадку, ключик к которой спрятан в ее стихах. Но как же его отыскать? Теперь, когда почти все свидетели отошли в мир иной? Имевшиеся у Бориса Васильевича сборники А.А. («Вечер» и «Четки», оба с дарственной) изданы до знакомства с ним, а «Белую стаю» Ахматова скорее всего не успела ему подарить: книга вышла за месяц до «окончательной разлуки», но осенью 1917-го они виделись редко. В том октябре Анреп был слишком уж обременен массой неотложных семейных дел, крепко повязан секретностью служебных обязанностей, [36] да и уехал внезапно, не простившись – накануне Октябрьского переворота. Точнее, пришел проститься и, не застав Анну, передал привет и целование через Валерию Сергеевну Срезневскую, в квартире которой Ахматова в те месяцы проживала. Словом, прощания навеки, – а именно для таких душераздирающих мгновений Анна Андреевна приберегала символические дары, – не состоялось. Впрочем, даже если «Белая стая» и оказались бы у Бориса Васильевича в руках, это вряд ли б облегчило «танталовы» его «муки». Многие из обращенных к Анрепу стихов А.А. не включила и в «Белую стаю». Даже упоминаемый Аннабел Фарджен акростих, получивший в дальнейшем название «Песенка», впервые напечатан лишь в «Подорожнике» (1921). Нет в «Белой стае» и знаменитого «Эта встреча никем не воспета…», написанного 17 мая 1916-го, когда А.А. ждала вести от уехавшего в Англию Анрепа:
36
Вернувшись в феврале 1916 г. в Англию, Анреп добивается назначения в лондонский Русский Комитет, созданный на предмет «содействия экспорту английского оружия» для безоружной русской армии. До февраля 1916-го он приезжал в Петербург с фронта на побывку. После февраля появляется в столице по важной служебной надобности – в качестве начальника отдела взрывчатых и химических веществ.
Не попало в «Стаю» и еще одно хрестоматийное стихотворение, в герое которого Борис Васильевич легко мог бы узнать если не себя, то свое отражение в одном из ахматовских зеркал:
По твердому гребню сугроба В твой белый, таинственный дом Такие притихшие оба В молчании нежном идем. И слаще всех песен пропетых Мне этот исполненный сон, Качание веток задетых И шпор твоих легонький звон.В своих книгах, начиная с «Вечера» и кончая «Бегом времени», Ахматова хронологии из принципа не придерживалась, считая, что в строгой последовательности издавать следует только классиков. [37]
Компонуя книгу, она тасовала стихи, как карточную колоду. Точно так же составлена и «Белая стая». Стихи к Анрепу перемешаны с любовными посланиями и страданиями, касательства к нему не имеющими. Вдобавок анреповский цикл завершает стихотворение, открыто и, видимо, с намеком обращенное не к самому Анрепу, а к его первой, брошенной в России жене Юнии, на крымской даче которой А.А. гостила в декабре 1916 года. Что мог вычитать из этого текста Борис Васильевич в октябре 1917 года? Всего лишь сообщение о том, что сказка о безответной любви, в которой ему предназначалась роль заморского гостя, снята с репертуара, поскольку у автора сей лирико-драматической пьесы началась другая – безлюбовная жизнь:
37
Единственное исключение – неопубликованное собрание сочинений, подготовленное с помощью П.ЛЛуницкого в 1928 г., затем застрявшее в издательстве и возвращенное автору спустя много лет. По настоянию Лукницкого, стихи в неосуществившемся издании были выстроены в хронологическом порядке. Лидия Корнеевна Чуковская видела многострадальную рукопись:
«Анна Андреевна взяла из кучи книг, лежащих в кресле, толстую тетрадь, переплетенную в черное, и протянула мне, пояснив: – Это то, что мне вернули. Друзья отдали ее в переплет. И я теперь пишу на пустых страницах».
Эта черная тетрадь, на мой взгляд, и есть тот таинственный черновик, на котором будет начата «Поэма без героя» и о котором в поэме же сказано: «И так как мне бумаги не хватило, я на твоем пишу черновике». Бумаги в предвоенные годы не хватало всем пишущим. Что же касается нежелания Ахматовой признать этот черновик своим, то оно вполне объяснимо и ничуть не противоречит моему предположению. «Та, какою была когда-то» до такой степени не Я, что А.А. встретиться с ней не хочет. И все, что нарядной дамой в кружевной шали и в «ожерелье черных агатов» написано, – дамский дневник, то есть буквально: черновик. Теперешней Анне предстоит превратить его «в волшебный напиток», который, «лиясь в сосуд, вдруг густеет и превращается в мою биографию, как бы увиденную кем– то во сне или в ряде зеркал».
Разумеется, стихи датированы, и каждая из дат – какое-то воспоминанье, вот только Анрепу, в отличие от Ахматовой, числа, даже умные, ни о чем не говорят. Такие мелочи не задерживались в мужской его памяти и в молодые годы. Борису Васильевичу, к примеру, смутно помнится, что и заветное черное кольцо, и «Вечер» [38] Анна Андреевна подарила ему в один и тот же день, 13 февраля 1916 года, перед его возвращением в Лондон. Но это очередной сбой памяти. Исходя из ситуации, достовернее предположить, что тайный перстень – не последний, а первый подарок, сделанный при первом же свидании после годовой разлуки, в январе 1916-го. «Вечер», купленный и прочитанный Анрепом четыре года назад, для столь торжественного случая, как свидание на людях, во время которого надобно было подать избраннику «тайный знак», не годился. Иное дело – золотое, старинной работы, с чернью и с маленьким бриллиантом кольцо. Тем паче что сделать столь дорогой (и в прямом, и в переносном смысле) подарок надлежало ловко и скрытно, дабы никто из присутствующих в «салоне» Недоброво ничего не заметил. В «Сказке о черном кольце» этот эпизод сдвинут в сторону вымысла и красоты:
38
Из книги Аннабел Фарджен известно, что Б.В.Анреп в 1912 г. приезжал из Англии в Петербург на военные сборы (тогда говорили: учения). Тем же летом, скупая книжные новинки, в числе прочих поэтических сборников он, видимо, приобрел и книжечку Ахматовой. Когда же, после знакомства с Анной Андреевной (зима 1912/13 г.), Недоброво засыпал его письмами с восторженными откликами на ее стихи, Анреп переслал другу из Лондона в Петербург «Вечер», которого у того не было. Уехав сразу же после выхода «Вечера» в Италию и начав выезжать в свет лишь поздней осенью 1912 г., после родов, Ахматова осталась без своих книг. Только в 1914-м ей удалось разыскать на каком-то книжном складе случайно затерявшуюся пачку. Из этих-то почти чудом нашедшихся экземпляров, ставших в 1916 г. библиографической редкостью, и было компенсировано Борису Васильевичу его дружеское пожертвование. С «Четками» подобного не было: в 1916 г. вышло второе издание, ожидалось и третье.
В какое из свиданий и при каких обстоятельствах «Четки» были подарены Анрепу, неизвестно, а вот «Вечер» (сужу по содержанию дарственной – «Одной надеждой меньше стало, одною песней больше будет») скорее всего вручен заморскому гостю в день разлуки, 13 февраля 1916 г.
Анреповский мемуар «О черном кольце» гораздо реалистичнее: «Н.В. открыл рукопись „Юдифи“, сидя за красивым письменным столом чистого итальянского ренессанса… Несмотря на безукоризненное стихосложение и его прекрасное чтение, я слушал, но не слышал… Внезапно что-то упало в мою руку: это было черное кольцо. „Возьмите, – прошептала она, – это вам“. Я хотел что-то сказать. Сердце билось. Я взглянул вопросительно на ее лицо. Она молча смотрела вдаль. Я сжал руку в кулак… Подали чай. А.А. говорила с Л.А. (женой хозяина дома. – А.М.). Я торопился уйти. А.А. осталась».