Ахульго
Шрифт:
К ночи мост был совершенно готов. И тогда же, по своему обыкновению делать все как можно более скрытно, Граббе приказал отряду выступать на Ахульго. Для охраны моста был оставлен Лабинцев с одним батальоном и двумя орудиями.
Войска, только что расположившиеся на отдых, поднимались в новый поход неохотно. Солдаты роптали, ругая причуды генерала:
– И куда прет на ночь глядя?
– Боится, Ахульго сбежит.
– Тьма, хоть глаз выколи!
– Зато горцы, как кошки, и ночью видят!
Будто в подтверждение их опасений из темноты раздалось несколько выстрелов.
– Выручайте, братцы! – неслось из темноты.
Им старались помочь, бросали веревки, но одного так и не нашли.
Разведчики, прибывшие из занятой Ашильты, показывали дорогу. Для большого отряда она была слишком узка, и скоро войска обратились в лавину, которая, вопреки законам природы, ползла вверх, заполняя все ложбины и тропы.
Кто-то оказывался впереди, кто-то отставал. Люди двигались, не столько повинуясь приказам, сколько следуя своим инстинктам. О скрытности уже не было и речи. А когда горцы открывали огонь из засад, в ответ снова и снова начиналась густая пальба. Противнику она вреда не приносила, зато случалось, что солдаты попадали в своих и даже открывали долгую перестрелку, приняв за горцев оказавшихся в стороне сослуживцев.
Отряд нес потери, и было приказано не отвечать на огонь. Так и шел огромный отряд, тревожимый невидимыми горцами и не обращавший внимания на стрельбу.
Когда к утру отряд добрался до Ашильты, за ним прибыли две подводы с ранеными и убитыми. Убитых похоронили, а раненых отнесли в лазарет, который уже разворачивали на окраине Ашильты.
Отсюда уже было видно Ахульго. Доктор долго смотрел на высокие горы, а затем впал в панику, требуя у Траскина выписать из Шуры побольше корпии, бинтов, пластырей и компрессов.
– Вы представляете, господин полковник, что тут будет? Вы посмотрите на эти исполины!
– Горы как горы, – отвечал Траскин, поеживаясь на утреннем холоде.
– Это не горы, а травматическая эпидемия! – предрекал доктор.
– Я который уже раз прошу перевязочных средств, а привозят все пушки да ядра!
– Будут вам средства, – обещал Траскин.
– Вот только дорога откроется…
– И пусть пришлют еще инструментов, у меня уже пилы тупые! – требовал доктор.
– И спирту побольше! Одни только ампутации сколько его требуют!
Граббе рассматривал Ахульго в подзорную трубу, оперев ее о седло своего коня. Заодно он прикрывался конем от снайперов, не перестававших обстреливать лагерь неизвестно откуда. Граббе считал оправданными любые меры предосторожности. Он не мог позволить отряду потерять своего командующего, и не столько из личных, сколько из государственных соображений.
Граббе уже оправился от материализации ночных кошмаров, и теперь Ахульго казалось ему не таким грозным. Зато он все более убеждался, сколь неприступна эта твердыня, занятая Шамилем. Граббе слышал отчаянные возгласы главного полкового
– Ампутация! – вспомнил Граббе выражение доктора.
Вот верное слово! Граббе намеревался провести над Ахульго хирургическую операцию, пока восстание не охватило всю горную страну. Ампутировать Ахульго и удалить источник всех беспокойств – Шамиля с его зловредным учением о свободе. Свободы не бывает. Это мираж, губящий человечество и чуть не погубивший самого Граббе, не устоявшего перед соблазнами будущих декабристов.
– Ампутация! – повторил Граббе.
– Сначала Ахульго – от прочих гор. А затем и самого Шамиля – от Ахульго.
Глава 86
Шамиль наблюдал за происходящим из Сурхаевой башни. Войска Граббе разбивали свой лагерь рядом с Ашильтой.
– Выжидает, гяур, – говорил стоявший рядом Али-бек.
– Не подходит.
– Еще подойдет, – сказал Шамиль.
– Но мы тоже к нему подойдем.
Одна за другой в лагере поднимались белые палатки.
– Много их, – прикидывал Али-бек.
– Чем больше, тем лучше, – ответил Шамиль.
– Наши стрелки не промахнутся, даже если будут стрелять с закрытыми глазами.
– А через месяц, если кто останется, сами уйдут, – надеялся Али-бек.
– Голодный солдат воевать не станет.
– Ты на это не надейся, – сказал Шамиль.
– Лучше обеспечь своих людей как следует. Если генерал отрежет башню от Ахульго, вам придется трудно.
– Им будет труднее, – ответил Али-бек.
– Они внизу, а мы наверху. Пусть попробуют сюда залезть. У нас даже пушка есть!
Он имел ввиду фальконет, который Магомед сумел уволочь из осажденного укрепления Ахмет-тала.
Теперь палатки отряда Граббе появлялись уже и в ашильтинских садах. И их становилось все больше. Глядя на них, Шамиль вспомнил, как впервые увидел такие палатки.
Это было в далеком детстве. Однажды Шамилю пришлось пойти из Гимров в Эндирей, к отцу, который продавал там вино и неожиданно занемог. Отца он нашел больным, простудившимся на необычайно холодном для ранней осени ветру. Шамиль подозревал, что тут не обошлось без возлияний, до которых его отец был большой охотник. Он умел делать хорошее вино, но умел и пить его, когда находился подходящий повод. Шамиль безропотно исполнял сыновние обязанности, ухаживая за отцом, пока тот полностью не поправился. Тем временем на окраине Эндирея разбил свой лагерь генерал Ермолов. Для дагестанцев это было тогда в новость, да и сам Ермолов появился здесь впервые. И Шамиль пошел посмотреть на русское войско. Палаточный лагерь занимал огромное пространство на том месте, где теперь стояла крепость Внезапная. Офицерские палатки напоминали шатры с откидным пологом, под которым командиры спасались от солнца днем, а на случай холода они были подбиты изнутри сукном. Солдатские палатки походили на поставленные набок открытые книги. Начальство и штаб располагались в огромных шатрах, состоявших из нескольких отделений. Шамиль ходил между палаток, разглядывая устройство лагеря, обмундирование солдат и их оружие.