Ахульго
Шрифт:
Екатерина Евстафьевна не верила своему счастью, видя осунувшегося, но живого и здорового мужа, вернувшегося из похода, о котором она наслушалась столько ужасов. Дети радовали родителя своим прилежанием в учебе и просили больше не уезжать. Денщик Иван на радостях принял лишнего и чуть не помер. А очнувшись, привел барину отменного цирюльника, выписанного местным купцом из самой Франции. Цирюльник и впрямь оказался чародеем и в несколько дней привел генерал-адъютанта Граббе в такой значительный вид, будто он никогда не выезжал дальше Зимнего дворца.
Обычно рано просыпавшийся, Граббе теперь наслаждался мягкой постелью
Отдохнув и насладившись домашними радостями, Граббе принялся составлять реляции начальству. Головину он писал сухо, лишь для формы, зато рапорт Чернышеву потребовал от Граббе всех его эпистолярных способностей. Мало было убедить старого недруга в полном успехе экспедиции, нужно было представить ее так, чтобы сам государь император поразился военному гению Граббе.
Он пустил в ход всю свою фантазию и пламенное красноречие, заглядывал в копии прежних рапортов, сверялся с записями в журнале военных действий отряда, перелистывал жизнеописания Ганнибала, призывал на помощь Милютина с Васильчиковым, Траскина и Пулло. Немалые труды его увенчались чем-то вроде торжественного гимна в честь грандиозных побед и прочих славных деяний, из которых почти сплошь состояла его экспедиция на Ахульго. Непомерные жертвы он оправдывал несравненно более важными результатами, уверяя, что партия Шамиля истреблена до основания. А уход Шамиля сквозь блокаду трактовал как недоразумение, не имевшее теперь никакого значения, ибо Шамиль был на Ахульго, а после его взятия – Шамиль уже не тот, и опасаться его не стоило.
«Хотя нам и не удалось захватить Шамиля, – писал Граббе, – но смерть или плен всех его приверженцев, постыдное его бегство, ужасный урок, данный тем племенам, которые его поддерживали, лишил его всякого влияния и поставил его в такое положение, что, скитаясь одиноким в горах, он должен только думать о своем пропитании и о спасении собственной жизни. Секта мюридов пала вместе со всеми ее представителями и приверженцами».
Сверх того, Граббе уделил немалое место успеху, который никто не мог оспорить, – взятию в заложники старшего сына Шамиля Джамалуддина. Уже одно это должно было заставить Шамиля смириться.
Граббе перечитывал рапорт и даже сам удивлялся, как ему все это удалось совершить всего за три месяца в диких горах, в постоянных схватках с джигитами, каких еще поискать. Особенно впечатляющие места он читал жене и детям для назидания, добавляя, что бумага всего не вместит, а было все куда более величественнее.
И все же, получив вызов в Петербург, Граббе затрепетал, не уверенный, что писания его произведут при дворе такое же впечатление, какое произвели они на драгоценную супругу его Екатерину Евстафьевну, которая, слушая их, несколько раз лишалась чувств – попеременно от страха и восторга.
Чернышев принял Граббе холодно. Он и прежде находил Граббе бездарным военачальником, а теперь, получив этому столь прискорбное подтверждение, был и вовсе разочарован. Граббе, которому
Чернышев задумчиво перебирал на своем столе бумаги, а затем напомнил Граббе его обещания:
– Разбить и разогнать все скопища, а Шамиля пленить. Не так ли, милостивый государь?
Растерянный Граббе молчал, не зная, что ответить злопамятному Чернышеву. Но военный министр не стал более выговаривать генералу Граббе за очевидную нелепость его победных реляций, решив сначала дождаться мнения самого государя. Он лишь сделал на докладе Граббе помету:
«Представляемое общее обозрение блистательной экспедиции генерал-адъютанта Граббе весьма любопытно. Одного недоставало к славе оной – это взятия Шамиля, он успел скрыться. Теперь желательно знать, как генерал Граббе полагает воспользоваться как естественными, так и нравственными выгодами сей экспедиции».
Граббе попытался уверить Чернышева в полном успокоении Кавказа и окончательной гибели Имамата, а самого Шамиля объявил бесприютным и бессильным бродягой, голова которого стоит не более ста червонцев.
– Сто червонцев? – язвительно усмехнулся Чернышев.
– Она стоит куда больше, жаль только – не продается.
После неудачной аудиенции у Чернышева, опечаленный крушением своих надежд, Граббе с тревогой ожидал, как соизволит отозваться о его деяниях сам император. Он не сомневался, что Чернышев постарается уничтожить Граббе, возбудив в императоре гнев за провал экспедиции.
– У меня здесь врагов больше, чем на Кавказе, – горестно размышлял Граббе.
– Там не враги, там только бунтари. С ними разговор простой, а со своими – вот наука!
Траскин не особо полагался на реляции, а потому явился в Петербург с богатыми дарами. Драгоценное кубачинское оружие, роскошные бурки, чудесные украшения оказывались в высоких кабинетах как бы сами собой. Свои подношения могущественным и полезным людям Траскин скромно именовал сувенирами. Он даже императрице нашел способ поднести изумительный подарок – веер из слоновой кости, покрытый золотой насечкой, который весьма ей понравился. Теперь Траскин мог не беспокоиться о своем будущем и сочувственно поглядывал на Граббе, карьеру которого считал конченой.
Но у Граббе был припасен подарок куда более дорогой и значительный. И в ожидании высочайшей аудиенции генерал решил не терять времени даром. Он обратился к императрице Александре Федоровне с просьбой принять его по весьма деликатному делу. Узнав о необычайной цели его визита, императрица сразу же согласилась.
Подарком Граббе была удивительной красоты синеглазая девочка. Эта прелестная юная горянка, которую звали Муслимат, оказалась дочерью ближайшего сподвижника Шамиля Сурхая, как бы князя, большого ученого и замечательного инженера, стараниями которого гора Ахульго была превращена в неприступную крепость.