Академик Ландау. Как мы жили
Шрифт:
Волнение, рыдания в горле я должна была сбить большими глотками воды. Стараясь быть спокойной, я шла за Гариком. Дау быстро, привычным жестом надел очки. Передавая листы с решением задачи, Гарик спросил:
— Папа, твой ответ правильный, а как ты его узнал?
Даунька засмеялся:
— Когда я тебе диктовал задачу, в уме я её сразу решил. Так мой ответ правильный? А сейчас я проверю, правильно ли твоё решение.
Дау очень внимательно просматривал решение, в одном месте он сказал:
— Гарик, если бы ты вот здесь применил вот такую формулу, то решение твоё было бы гораздо короче и быстрее.
— Папа, нам про эту
— Гарик оказался способным. Только реши ещё одну задачу. Эта задача будет короче.
Вторую задачу Гарик решил быстро.
На всю жизнь запомнила, как глаза Дауньки сверкнули торжеством, когда он проверял решение второй задачи. Сказал: «Гарик очень способен, не бойся, Коруша, он в университет поступит».
Гарик в университет поступил в 1963 году и, кажется, без труда окончил, неплохо справился и с защитой диплома. Но Дауньки уже не было. Я не сдержала слова, данного Исааку Яковлевичу Кармазину. Я вынуждена была взять Дау домой, и это привело его к смерти. Член-корреспондент Академии наук СССР Гращенков настоял и с помощью интриг заставил меня взять Дау домой. Простить себе это невозможно, нельзя. Я бесконечно казнюсь.
Возвращаюсь к очередным событиям в больнице.
В больнице Академии наук на врачебных консилиумах Егоров и Корнянский, оставленные работать в институте нейрохирургами на более низких должностях, настаивали на необходимости сделать энцефалограмму. Для этого нужно больного академика привезти в Институт имени Бурденко. Они утверждали, что только в своём медицинском учреждении смогут сделать хорошую энцефалограмму. Все врачи согласились. Но осуществить это не удалось. Дау категорически отказался ехать к «врачам-палачам» в нейрохирургию.
На одном из последних консилиумов от психиатров был профессор Снежневский. Гращенков спросил у профессора Снежневского, цитирую: «Давайте попробуем привезти Ландау домой, в его кабинет. Посмотрим, может быть, он забудет о болях в домашних условиях».
Снежневский ответил: «Ни в коем случае. Ещё очень рано об этом говорить. По-моему, выздоровление идёт нормально. Я вижу большой прогресс в выздоровлении. Мы, психиатры, решим сами, когда это будет нужно. А пока ещё очень рано говорить об этом».
В это время президент АН СССР М.В.Келдыш поручил вести дела больного Ландау вице-президенту АН СССР Миллионщикову.
Я забегу по событиям немного вперёд. Я позже узнала о том, что Лившиц был очень обижен, что в больнице АН его не приглашают на консилиумы, он даже не может в любое время посетить академика Ландау. Естественно, Женька боялся утратить своё место возле Ландау. Вот вдруг он ещё выздоровеет! Выздоравливать Ландау должен только у него, у Лившица на глазах. Следовательно, Лившиц должен помочь Егорову и Корнянскому вернуть им их знаменитого пациента. Тогда к Егорову и Корнянскому опять зачастят иностранные корреспонденты и будут о них писать в зарубежной прессе. Евгений Михайлович сел в свою «Волгу», стал систематически объезжать физиков-академиков, плакаться им, что эта «дура Кора с Топчиевым поместили выздоравливать больного Ландау в больницу, где нет врачей-специалистов по восстанавлению мозговой деятельности. Ландау погибнет, его надо спасать». Физики-академики Тамм, Зельдович и другие, ничего не смыслящие в медицине, согласились с Лившицем. Поспешили к Миллионщикову, тот тоже согласился, что восстанавливать мозговую деятельность
Приближалось 70-летие Егорова, и только его знаменитый пациент, только выздоравливающий Ландау может зажечь Золотую Звезду Героя на груди. Не подозревая этих событий, в палате Ландау я встретила Владимира Львовича, который должен был закончить свои занятия по физкультуре уже часа три назад.
— Здравствуйте, Конкордия Терентьевна. Я специально жду вас. У меня появилась идея. Что если мы завтра с утра, а точнее в 10 часов с Лившицем (он приедет на своей «Волге») сделаем прогулку по городу на автомашине? Лев Давидович ведь уже хорошо ходит. Ему эта прогулка принесёт большую пользу, а потом мы привезём его к вам домой. После всего этого вернёмся в больницу.
К нам подошла врач Зарочинцева. Владимир Львович сказал, что врач Зарочинцева очень одобряет эту прогулку.
— Да, Конкордия Терентьевна, я считаю, что эта прогулка для Льва Давидовича просто необходима. Я дала своё согласие.
— Валентина Ивановна, если вы как врач считаете это полезным и необходимым, я не возражаю, я согласна.
Владимир Львович чрезвычайно обрадовался. Прощаясь, он сказал: «Конкордия Терентьевна, завтра вы в больницу не приходите. Ждите нас с Львом Давидовичем у себя дома».
Меня поразил счастливо сияющий вид врача физкультуры, но я этому не придала значения.
Вечером, когда пришёл Гарик, я ему рассказала о предстоящей прогулке, организованной по инициативе физкультурного врача.
— Гарик, если можешь, пропусти завтра занятия. Папке будет приятно, если ты будешь дома.
Гарик удивлённо сказал:
— По-моему, ты, когда рассказывала о последнем консилиуме, назвала фамилию врача-психиатра Снежневского, который в категорической форме, пока, запретил это мероприятие. Сказав, что психиатры сами решат, когда это будет можно. Почему врач Зарочинцева поручила это физкультурнику?
— Гарик, ты прав. Я сейчас же позвоню домой профессору Снежневскому. Он мне дал свой домашний телефон на всякий случай. Как я могла забыть об этом?
Снежневский сам подошёл к телефону и был очень удивлён и очень возмущён поведением врача Зарочинцевой. Он спросил:
— Конкордия Терентьевна, вы знаете её домашний телефон?
— Да, знаю.
Я продиктовала Снежневскому телефон Зарочинцевой. Потом спросила, не нужно ли мне ей звонить и говорить о том, что завтрашняя прогулка не должна состояться.
— Нет, я ей сам все скажу.
Мне осталось сообщить Владимиру Львовичу, что прогулка не состоится. Не хотела, чтобы он в неурочное время приезжал в больницу. Номер его домашнего телефона у меня был. Но как сказать Владимиру Львовичу коротко и ясно: вы, физкультурник, залезли в область психиатров, а психиатр Снежневский это запретил, прогулка не состоится?
На проверку мой характер оказался тряпичным. Я начала мямлить, боясь обидеть физкультурника:
— Владимир Львович, я посоветовалась с сыном.