Академия под ударом
Шрифт:
— Нет, — ответил Оберон, и Элизе почему-то показалось, что он смущен.
— Кто мог желать смерти моему отцу? — задумчиво спросила она. — Он был хорошим человеком. У него не было врагов.
Оберон усмехнулся.
— Обычно у хороших людей намного больше врагов, чем можно предположить, — произнес он. — Вашего отца убили. Опозорили. Довели вас до отчаяния, а потом натравили сгибельника. Вашу семью ненавидят, Элиза.
Он шевельнулся, устраиваясь поудобнее. Элиза вдруг подумала, что сейчас он снова возьмет ее за руку — но он не взял.
— Я
Оберон негромко рассмеялся.
— Вы милая, — сказал он. Лампа погасла, и во тьме Элиза не видела его лица, но чувствовала, что он улыбается. — Честно говоря, я не думал, что вы вот так взяли и пошли работать. Любая другая барышня давно бы выставила сластолист. Простой и легкий способ.
Глаза снова защипало. Ставя горшок на подоконник, Элиза переступала через себя. Зачеркивала всю свою жизнь. Выбрасывала прочь свои мечты и надежды, почти видела, как они летят по мостовой опавшими листьями.
— Я думала, что выйду замуж, — промолвила она. — Что буду жить тихо и спокойно, переводить сонеты Кефелли… А оказалось… вот так.
— Еще выйдете, — с непробиваемо спокойной уверенностью сказал Оберон. — Все еще будет, Элиза, можете мне поверить. В таких вещах я никогда не ошибаюсь.
Теперь уже Элиза рассмеялась. Тихий ночной разговор сворачивал в совершенно непредсказуемую область.
— За кого? Вся столица видела сластолист. А эти господа из министерства расскажут всем и каждому, что мы спим в одной постели, — лицо стало жечь, и Элиза поняла, что готова расплакаться. Интересная штука жизнь, в ней можно пасть, не утратив достоинства.
Все эти дни она готовила себя к тому, что потеряет. И так и не смогла до конца вооружиться здравым смыслом и успокоиться.
— Да хоть бы и за меня, — с прежним спокойствием ответил Оберон. — Человек я обеспеченный, со стабильным положением. Смелый, опять же. И добрый. Ничем и никогда вас не обижу.
Элиза снова поняла, что он улыбается, но не шутит. «Соглашайся! — заорал внутренний голос. — Не в твоем положении ломаться и перебирать такими предложениями!»
— Вы не шутите? — спросила она. — Не говорите так, чтобы меня подбодрить?
— Я совершенно серьезен, — произнес Оберон.
— Это как в романе. Герой пришел и спас девушку в беде.
— Вы так говорите, словно это плохо, — теплые сухие пальцы дотронулись до ее руки, мягко сжали, и у Элизы снова зазвенело в груди. Это была не боль, которая пронзила ее, как булавка бабочку, когда слуги понесли Оберона из комнаты. Это было нечто, похожее на осеннюю тоску, когда понимаешь, что впереди нет ничего, кроме зимы.
— Это неожиданно, — призналась Элиза. — Оберон… не поймите меня неправильно. Но пусть это будет чуть позже. Мне надо привыкнуть ко всему, что случилось. Да и вам лучше слушать разум, а не порыв доброго сердца.
— Почему же не порыв? — с прежней улыбкой поинтересовался Оберон.
— Потому что о таких порывах жалеют. А я не хочу, чтобы вы жалели о сделанном.
«Потому что это сделает несчастными нас
Жизнь интереснее любого романа, это уж точно.
Некоторое время они молчали. Потом Оберон еще раз сжал ее пальцы и выпустил.
— Хорошо, — сказал он. — Я повторю свое предложение позже. А пока давайте спать.
Ставя сластолист на окно, Элиза понимала, что тот, кто придет покупать, обязательно сломает ее. Но Оберон этого не делал — и этим нравился Элизе все больше и больше.
— Спокойной ночи, — прошептала она. Оберон негромко усмехнулся и повторил:
— Спокойной ночи.
Глава 2. Дорога в академию
Часы пробили семь.
Оберон открыл глаза и несколько секунд не мог понять, где находится, и почему угрюмая обстановка его холостяцкой спальни вдруг превратилась в воздушную девичью горницу с розовыми букетами, зеркалами и кремовыми обоями.
Потом он вспомнил.
Элиза едва слышно вздохнула во сне. Какое-то время Оберон смотрел на нее — кожа, кремово-жемчужная в утреннем свете, темные завитки кудрявых волос, рассыпанные по подушке, тонкий абрис плеча и руки — и чувство, которое наполняло его, было давним и забытым.
Надо ли было оживлять его? Надо ли было надеяться?
Усилием воли Оберон отогнал ненужные размышления, вернувшись в привычное спокойное расположение духа. Вчера он поступил правильно, в очередной раз доказав верность давней клятве защищать людей от порождений тьмы. В старые времена охотник на оборотней просто стоял и смотрел бы, как сгибельник делает его работу — и Оберон обрадовался, что времена изменились.
Запах, что поднимался от волос и кожи Элизы, был легким и свежим. Оберон прикрыл глаза, усмехнулся. Он просто дышал, и сердце начинало биться быстрее, и волосы шевелились, и что-то стучало в висках: возьми ее. Присвой. Она и так твоя. Ведь победитель чудовищ имеет право на награду — так возьми ее сейчас: теплую, спящую, живую.
Пусть она станет твоей, ты заслужил это Неужели ты не хочешь счастья? Пусть даже такого, отравленного?
Оберон машинально дотронулся до груди и бесшумно поднялся с кровати и двинулся в сторону белой двери в ванную. Стоило ему дотронуться до ручки, как в груди заныло, задергало, и Элиза села в кровати, разбуженная болью.
— Что вы здесь делаете? — испуганно спросила она, словно не поняла, откуда Оберон тут взялся. Потом Элиза провела ладонями по лицу и вспомнила все, что случилось вчера. — Ах, да… Доброе утро, Оберон.
Оберон сделал шаг назад, и боль унялась. Судя по румянцу, который зарозовел на щеках девушки, ей тоже стало легче.
— Доброе утро, Элиза, — ободряюще улыбнулся Оберон. — Как вы?
Сонная мягкость утекала из девичьих черт. Элиза дотронулась до груди под яремной ямкой, и в ее лице появилось нечто, похожее на интерес исследователя.