Шрифт:
Блок
Александр Александрович
[1880–1921]
Идут часы, и дни, и годы
Идут часы, и дни, и годы…
Хочу стряхнуть какой-то сон,
Взглянуть в лицо людей, природы,
Рассеять сумерки времён.
Там кто-то машет, дразнит светом
(Так зимней ночью на крыльцо
Тень
И быстро спрячется лицо).
Вот меч. Он – был. Но он – не нужен.
Кто обессилил руку мне? —
Я помню: мелкий ряд жемчужин
Однажды ночью, при луне,
Больная, жалобная стужа
И моря снеговая гладь…
Из-под ресниц сверкнувший ужас —
Старинный ужас (дай понять)…
Слова? – Их не было. – Что ж было? —
Ни сон, ни явь. Вдали, вдали
Звенело, гасло, уходило
И отделялось от земли…
И умерло. А губы пели.
Прошли часы или года…
(Лишь телеграфные звенели
На чёрном небе провода…)
И вдруг (как памятно, знакомо!)
Отчётливо, издалека
Раздался голос: «Ecce homo! [1] »
Меч выпал. Дрогнула рука…
И перевязан шёлком душным
(Чтоб кровь не шла из чёрных жил),
Я был весёлым и послушным,
Обезоруженный – служил.
Но час настал. Припоминая,
Я вспомнил: нет, я не слуга.
Так падай, перевязь цветная!
Хлынь, кровь, и обагри снега!
1
Се – человек! (лат.)
Я пригвождён к трактирной стойке
Я пригвождён к трактирной стойке.
Я пьян давно. Мне всё равно.
Вон счастие моё – на тройке
В сребристый дым унесено…
Летит на тройке, потонуло
В снегу времён, в дали веков…
И только душу захлестнуло
Сребристой мглой из-под подков…
В глухую темень искры мечет,
От искр всю ночь, всю ночь светло…
Бубенчик под дугой лепечет
О том, что счастие прошло…
И только сбруя золотая
Всю ночь видна… Всю ночь слышна…
А ты, душа… душа глухая…
Пьяным-пьяна… пьяным-пьяна…
Люблю тебя, ангел-хранитель во мгле
Люблю тебя, ангел-хранитель во мгле.
Во мгле, что со мною всегда на земле.
За то, что ты светлой невестой была,
За то, что ты тайну мою отняла.
За то, что связала нас тайна и ночь,
Что ты мне сестра, и невеста, и дочь.
За то, что нам долгая жизнь суждена,
О, даже за то, что мы – муж и жена!
За цепи мои и заклятья твои.
За то, что над нами проклятье семьи.
За
За то, что о нищих и бедных скорблю.
За то, что не можем согласно мы жить.
За то, что хочу и смею убить —
Отмстить малодушным, кто жил без огня,
Кто так унижал мой народ и меня!
Кто запер свободных и сильных в тюрьму,
Кто долго не верил огню моему.
Кто хочет за деньги лишить меня дня,
Собачью покорность купить у меня…
За то, что я слаб и смириться готов,
Что предки мои – поколенье рабов,
И нежности ядом убита душа,
И эта рука не поднимет ножа…
Но люблю я тебя и за слабость мою,
За горькую долю и силу твою.
Что огнём сожжено и свинцом залито —
Того разорвать не посмеет никто!
С тобою смотрел я на эту зарю —
С тобой в эту чёрную бездну смотрю.
И двойственно нам приказанье судьбы:
Мы вольные души! Мы злые рабы!
Покорствуй! Дерзай! Не покинь! Отойди!
Огонь или тьма – впереди?
Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идём?
Вдвоём – неразрывно – навеки вдвоём!
Воскреснем? Погибнем? Умрём?
Я шел к блаженству
Я шёл к блаженству. Путь блестел
Росы вечерней красным светом,
А в сердце, замирая, пел
Далёкий голос песнь рассвета.
Рассвета песнь, когда заря
Стремилась гаснуть, звёзды рдели,
И неба вышние моря
Вечерним пурпуром горели!..
Душа горела, голос пел,
В вечерний час звуча рассветом.
Я шёл к блаженству. Путь блестел
Росы вечерней красным светом.
Явился он на стройном бале
Явился он на стройном бале
В блестяще сомкнутом кругу.
Огни зловещие мигали,
И взор описывал дугу.
Всю ночь кружились в шумном танце,
Всю ночь у стен сжимался круг.
И на заре – в оконном глянце
Бесшумный появился друг.
Он встал и поднял взор совиный,
И смотрит – пристальный – один,
Куда за бледной Коломбиной
Бежал звенящий Арлекин.
А там – в углу – под образами,
В толпе, мятущейся пестро,
Вращая детскими глазами,
Дрожит обманутый Пьеро.
Ветер хрипит на мосту меж столбами
Ветер хрипит на мосту меж столбами,
Чёрная нить под снегами гудёт.
Чудо ползёт под моими санями,
Чудо мне сверху поёт и поёт…
Всё мне, певучее, тяжко и трудно,
Песни твои, и снега, и костры…
Чудо, я сплю, я устал непробудно.
Чудо, ложись в снеговые бугры!