Академия
Шрифт:
Уко порывалась сама расправиться с ними, с кнутом она не расставалась ни днем, ни ночью, но мы смогли ее убедить, что ничего хорошего из этого не выйдет. Тут не поняли бы такого поведения у девушки и могли выпороть за излишнее своеволие.
Жаль, что основные земли у этой деревни находились в низинах, там снег таял дольше, и местами вода не уходила в почву. Когда староста отвел нас на поля подальше, мы сначала даже не поняли, что здесь собираются что-либо сажать: черная мутная вода мрачно отражала облака и наши удивленные лица. Оказывается, каждую весну крестьяне рыли небольшие каналы для отведения воды,
Я стоял по колено в воде и рыл канал. Ноги сводило судорогой от холода, порой я чувствовал, как что-то ползет по ступне, рывком вытаскивал ногу, разбрызгивая грязь, и продолжал копать. Мы до ушей перепачкались, и отличить одного от другого было почти невозможно: одни и те же пятнистые лица, широкополые шляпы, сплетенные из старой соломы, и замызганные одежды. Я вел линию канала, окапывая общее направление, которое за мной углубляли остальные.
Вокруг хлюпало, негромко ругались студенты, то и дело комки грязи с плеском срывались обратно в воду. Еще один рывок. Жирный шмат земли шлепнулся позади.
— Ты совсем глухой? — раздался резкий женский голос под ухом. Я дернулся и неловко развернулся, чуть не задев тяпкой девушку. — Уводи канал вон туда, иначе вода не уйдет.
К этому времени мы прожили в деревне уже неделю и привыкли, что местные девушки обходят нас стороной, наклоняя голову так, что невозможно разглядеть даже кончик носа, не говоря уже про глаза. Но эта смотрела прямо на меня, нахмурив брови.
Она не была красоткой, скорее миловидной. Ее по-крестьянски широкое и плоское лицо слегка смягчал плавный изгиб бровей, широкий нос казался не слишком крупным, но дело было не в этом. Не знаю, что именно: то ли слегка опущенные уголки глаз, то ли линия губ, то ли немного выступающий подбородок вдруг напомнили мне о маме. И на меня нахлынули полузабытые воспоминания: запах жареной репы, мамин тихий голос, рассказывающий об очередных приключениях знаменитого героя Деньночь, у которого одна половина лица была темная, а другая — светлая; ощущение уюта, тепла и защищенности.
— Ты слышал, что я сказала? — повторила она.
— Да, рыть в ту сторону. Но зачем? Это же в два раза длиннее!
Она вздохнула и принялась объяснять так, словно я был ребенком:
— Если продолжишь, впереди будет холмик. Маленький. Его отсюда не видно, но вода не сможет уйти. Надо уходить туда. Там будет спуск. Понял?
Я же не мог отвести взгляда с ее лица, такого серьезного и немного грустного.
— Понял?
Дождавшись моего кивка, она поправила шляпу, закрывая лоб, и ушла обратно в деревню. Ребята, конечно, не обрадовались удлинению маршрута, но к вечеру, когда канал был закончен, мы торжественно сломали тонкую перегородку, сдерживающую воду, и с восторгом смотрели на стремительный поток, весело журчавший по выкопанному нами пути.
Я никак не мог забыть ту девушку, что помогла нам советом.
Не раз я пытался угадать, которая из фигурок, торопливо пробегающих мимо нашего дома, была ею. Но мешковатые одежды, низко надвинутые шляпы и лица, всё время смотрящие в пол, не позволяли угадать даже пол и возраст человека, не говоря уже о большем.
Пару раз мне казалось, что я узнал ее, но потом слышал из-под шляпы старческий голос или мужскую хрипотцу.
Впервые я позавидовал Яну и Уко, которые могли свободно общаться, проводить время вместе, держаться за руки, хоть и видел, как нелегко приходилось Яну поначалу. Он выдержал и недоверие Уко, и презрение со стороны благородных, был период, когда с ним вообще никто, кроме меня и Теданя, не разговаривал. Отношение к нему изменилось лишь на военной практике, хотя, возможно, повлияло и то, что знатные ребята примерили на себя одежду слуг.
Через несколько дней безуспешных поисков я начал сомневаться в том, что вообще видел ее. Может, и не было никакой девушки? Может, мне она просто привиделась? Или стояние в ледяной воде так повлияло на меня, что я принял обычную женщину за ту печальную красавицу?
Крестьянский труд был очень тяжел. Нас посылали на самые сложные участки с еще непросохшей землей. Когда я поднимал тяпку, казалось, что вместе с ней я поднимал и половину поля, что налипала сверху. Сами крестьяне трудились в стороне, каждый на своем участке по мере готовности земли.
Идущий к истоку не вмешивался в нашу работу и сам пахал вместе с местными жителями, только на землях той женщины, у которой жил. Не знаю, как было с другими группами, но к нам он приходил всего пару раз. После полученных уроков на предыдущих практиках мы не доставляли хлопот. Первая научила нас смирению, вторая — дисциплине. Чему должна была научить эта, я пока не понимал.
Тедань как-то не выдержал и спросил старосту, зачем мы пашем сырую землю, что ещё не готова к посеву, и тот нам подробно всё объяснил.
Согласно закону, помимо налога в виде урожая и Ки мужчины должны отработать пятьдесят дней в году на государство. Горожане обычно трудились на стройках, улучшали дороги или обрабатывали строительные материалы, а крестьяне порой толком не могли вспахать свои поля вовремя, так как староста принуждал их в самую страду отдавать долг на общественных землях.
Мы работали на общественных полях, тем самым облегчая жизнь крестьянам. И нашу помощь, как мы поняли, записывали в оплату трудодней местных крестьян, позволяя хоть как-то улучшить им жизнь. Староста торопился со вспашкой земель, пока была возможность использовать дармовой труд, ведь скоро мы должны были уехать.
А после тяжелой работы, после которой ломило спину даже у тренированных бойцов, мы собирались в нашем общем доме, сидели возле огненного камня, девушки заваривали вкусный травяной чай, и кто-нибудь начинал рассказывать истории, которые ему читали в детстве. Но в тот вечер я не смог усидеть на месте и пошел на окраину деревни, подальше от домов и людей, подальше от нашей счастливой парочки.
— Ты же говорил, что не придешь сегодня? — шепнули мне на ухо. Я обернулся и увидел ее. Шляпу она держала в руках, и я мог видеть ее гладкие черные волосы, туго заплетенные в косы. И ее глаза. И улыбку, что сразу же пропала. Девушка отшатнулась и снова надела шляпу, скрывающую ее лицо. — Прошу прощения, я перепутала уважаемого.
— Нет, стой, — я схватил ее за руку. — Как тебя зовут? Меня — Юсо Шен.
— Вам не нужно знать мое имя. Мне пора домой. Отпусти! — она выдернула ладонь и убежала.