Акимуды
Шрифт:
– Я сам видел ребенком, – говорит Георгий Петрович, задумчиво почесывая капустный лист, – у нас дома, в комнате, загороженной шкафом, собирались по ночам люди. Как бы то ни было, отец остался жив. Но когда пришла советская армия, НКВД забрало отца за сотрудничество с оккупантами и расстреляло бы, но кто-то отца опознал – он выжил.
Я покупаю: бутылка красного крепленого вина из винограда сорта «Молдова» за рассказ о том, как чуть было «свои» не убили отца! Откуда такая легкость – рассказать о сокровенном? Человек с капустным листом предлагает сделать скидку на вино. Осторожно отказываюсь. Пробую. Можно пить.
Под
– А что этот дядя делает с мамой? – с удивлением спрашивает он отца.
Подвыпивший коротко стриженный отец с толстой шеей начинает гоготать, но в подкорке у него, кажется, возникает ощущение, что его право на собственность жены нарушено. Он неодобрительно фыркает. Жена испытывает разочарование и, тоже неодобрительно фыркая, слезает со стола, сунув факиру в руку денежную бумажку.
Массажист – первый, кто называет мне свою фамилию: «Игнат Куроедов». Очевидно, для других фамилия – слишком государственный элемент их личности, мало пригодный для вечной жизни. Они ограничиваются именем-отчеством. Однако Куроедов – оккультный бренд, и если другие бизнесмены пляжа рассказывают автобиографии, он, как это бывает с оккультными мудрецами, немедленно начинает обращать меня в свою веру, в ход пуская такие слова, как чакры, сущности, нечисть, ангелы-хранители. Преисполненный мистической интуиции, он по собственной инициативе принимается разминать мне шею и сообщает, что кто-то постоянно ворует у меня энергию и что он должен перекрыть мне канал бесстыжего воровства. Для этого он ждет меня завтра с утра. Я достаю из кармана сигареты. И тут до меня доходит – это же тот самый Куроедов!
– Ну, как там у вас война? – застенчиво спрашивает он.
– А почему вы здесь? По заданию? – шепотом спрашиваю я.
– Клара Карловна распорядилась, – разводит он руками.
– Каким способом?
– Я отравился.
– Как?
– Да нет, не полонием – поганками! – Он внимательно посмотрел мне в глаза: – А как там Зяблик?
– Мы женимся.
Куроедов покачал головой.
– Да, кстати, – вдруг вспомнил я. – Я слышал, что вы любите лошадей.
– Люблю, – согласился Куроедов. – Тут есть одна такая, золотисто-рыжая, чистокровная кобыла с сухой, оскалистой мордой, черными глазами навыкате, с оленьими ногами, немного поджарая, но красивая и горячая, как огонь… – Ну?
– Люблю ее издалека.
– Подождите, – задумался я, – где-то я встречал такую кобылу. Не у Тургенева ли?
– Возможно, – сказал Куроедов.
– Но где? В «Дворянском гнезде»?
– Понятия не имею. Но я слышал, что литературные лошади порой перемещаются к нам.
– Вы уже скакали на ней?
– Очередь. Я записался поскакать на ней через пару сотен лет.
Сын Куроедова – красивый странный юноша в романтической накидке – угощает нас в наступающей темноте огнем зажигалки. Куроедов неожиданно широко открывает рот, высовывает язык и с размаху гасит об него горящий окурок. Это выглядит впечатляюще. Но эффект несколько портит какая-то тетка, которая начинает лаять на гасителя сигарет: он занял часть пляжа, которую она арендовала,
– Говнюк ты этакий, бесстыжие глаза! Позарился на чужое – срань мужская!
Куроедов смущен скандалом. Он обещает больше сюда не ходить или же делиться доходом. Тетка полаяла и ушла. Люди здесь тоже умеют ругаться, употребляя грубые слова.
Если вы думаете, что рай ограничивается рестораном «Максим» и пляжем, на одной окраине которого стоят чешские аттракционы, а на другой – пара ночных клубов, то вы не правы. Северные Акимуды неожиданно распахиваются передо мной как предверье природного заповедника. Достаточно проехать несколько километров – начинается коса; нечто похожее на знаменитую Куршскую косу на Балтике. После многолюдного пляжа здесь неожиданно пусто. Песчаные дюны, кустарник, редкие машины. Перед косой стоит охранник и шлагбаум – но охранник меня пропускает. Едешь по косе – по вибрирующему грунтовому шоссе – слева море, справа лиман. В лимане стоят в камышах цапли. Лиман мелкий, а море здесь – смотрите-ка! – сразу можно плыть. Говорили, что здесь нудисты, но их нет. И торговцев нет. Мы сюда стали ездить купаться с Оксаной. Здесь в голову приходят светлые мысли… Если ехать дальше – то там, за колючкой, заповедник степной живности, дикие козлы и косули, не говоря о зайцах, а еще дальше – секретный, строго охраняемый особняк самого Акимуда (но он сюда редко ездит).
Выбор возраста клиентов рая на Акимудах проходит без участия самого кандидата. Чтобы не было засилия стариков и старух, обычно в таком случае ориентируются на пик лучшего возраста согласно фотографиям и самочувствию, но бывает множество исключений. Старики тоже нужны – для равновесия. И потом: есть много молодых, не доживших до лучшего возраста.
На Северные Акимуды девчонки попадают красивые и – бедные. Но мечтающие вечно жить красиво. При этом без комплексов. Судя по раю, это возможно. Там цветет ночная жизнь. Там – фестивали. Там – конкурсы боди-арта. На Северных Акимудах пока что все это в зачаточном состоянии. Даже в состоянии невинности.
И в самом деле! Невинная местность! После заката мы шли с Оксаной вдоль пляжа. Вдруг в каком-то захудалом кафе увидели странные танцы. Малолетки-акимудки, посланные сюда навечно на молодежную базу, решили оторваться и танцевали с такой страстью – слегка одетые, – что даже подолгу парили в воздухе без помощи крыльев. Взрослые посетители кафе время от времени ловили их за ноги и танцевали вместе с розовощекими акимудками, и те очень старались красиво выступить с захмелевшими мужиками. В отличие от земных Лолит, обреченных на зрелые годы, акимудки теряют девственность по тысячи раз и восстанавливают ее естественным способом, как лиственные деревья по весне свои листья. Правда, здешние Гумберты Гумберты в силу райской расслабленности вряд ли понимали, что они делают, да и у самих акимудок едва ли были наклонности Лолит. Однако все вместе это выглядело зажигательной педофилией, справедливо осужденной на грешной земле.
Когда в следующих кафе мы следили за танцами куда более пожилых девчонок, лет двадцати – двадцати двух, я был вынужден признать, что в их танцах не хватает неподдельной, невинно-порочной, обаятельной страсти. Те, тринадцатилетние, танцевали в вечном предвкушении, отдаваясь танцу, как любви, а эти – постарше – имели к танцу совсем другое отношение: в них была грузность открывшихся возможностей, обеспеченная близостью партнеров.