Аксенов
Шрифт:
Иных коробил язык: мол, «ернический, — сердилось некое дамское издание, — сплошной стеб; да, захватывает поначалу новизной и дерзостью, а через час понимаешь: все хорошо, да в меру…». А в целом, конечно, «книга, выстраданная пером автора „Московской саги“ (если кто не знает)».
Самый смешной упрек — в вольном обращении с историей. Мол и Сталин умер не так, и Тито Кремля не брал, и подводные лодки в Москве-реке не плавали. Ну, не плавали. Но разве мало мы видели в последние десятилетия экспериментов с так называемой альтернативной историей? О, кто-то полагает, что их место в особом гетто — например, для книг жанра «фэнтези», а тут как бы литература мейнстрима? И что? Кто и когда отказал серьезному писателю в праве на эксперимент, шутку, каскад феерических
Сам Василий Павлович воздерживался от участия в дискуссиях по поводу романа. В ответ на вопрос корреспондента «Российской газеты» Игоря Шевелева: «Приятно возвращаться в эту литературную бучу из состояния классика, который давно над схваткой?» — ответил: «…На то, что написал некий критик, мне даже отвечать неохота… Поразительная глухота, плохое зрение и отсутствующий нос. Человек не понял ни одной из главных тем книги… Вообще ничего не усек. Я ему и не отвечаю».
Говоря так, Аксенов настаивал, что в романе важен сам роман, а не исторические детали, не говоря уже о политических соответствиях. И, уповая на то, что читатель его слышит, продолжал жить в той самой высотке в Котельниках, что стала пристанищем для Андрея Вознесенского, Никиты Богословского, Евгения Евтушенко, Людмилы Зыкиной, Юрия Любимова, Галины Улановой, Фаины Раневской и других деятелей культуры, а теперь и героиней его романа, наделавшего столько шуму.
Шум не смолкал, но Аксенов уже работал над новой книгой — «Редкие земли».
Как-то Зоя Богуславская спросила: «Почему тебе пишется лучше в Вашингтоне и Европе, чем здесь?»
«В Вашингтоне за письменным столом у меня остается только один собеседник — В. П. Аксенов. — ответил собеседнице В. П. Аксенов. — В России слишком много собеседников, и я, так или иначе, стараясь им соответствовать, забалтываюсь. Сочинительство и эмиграция — довольно близкие понятия».
Под эмиграцией он здесь, похоже, понимал отстраненность от шума, гомона; от крикливой «актуалки», болтливого «контекста», которым живет «вся Москва». От «шершавой самодовольной великодержавной риторики», вдогон которой, как ему казалось, всё чаще посверкивают железные взоры генералиссимуса, всё пышнее топорщатся усы. Его коробит потеря памяти иными деятелями культуры.
— Как это можно? — недоумевает он, услышав, как Никита Михалков говорит на съезде кинематографистов, что… советская киноиндустрия никогда не роняла достоинства. «Сколько они лизали большевистские сапоги! Сколько дряни изготовили! И при этом говорить о великом достоинстве…» Писатель возмущен. Ему трудно определить источник тревожных сигналов, но он видит в них предупреждение об угрозе достижениям августа 1991-го и октября 1993 года, демократическому развитию России и считает, что их надо защищать. Сделать это, по его мнению, может та часть общества, которая видит будущее страны в либеральной перспективе.
Этот подход, оставшийся неизменным, объясняет, почему, познакомившись с Борисом Березовским, писатель с таким вниманием отнесся к его социальным проектам.
Чем же приглянулся ему Борис Абрамович? Аксенов считал, что Березовский — не просто богач, сидящий на деньгах, как большинство тех, «кто обогатился в условиях вдруг возникшего… Клондайка и беззакония», а бизнесмен, создавший эффективное дело.
Более всего писателя привлекало, что магнат «жаждет… расстаться со своими деньгами», тратить их на добрые дела и этим близок герою «Нового сладостного стиля» Стенли Корбаху. Аксенов считает, что ему присуща «байроническая тяга к самовыражению. Он стремится играть роль в духовном, культурном и политическом
Другим его важным начинанием Аксенов видел создание широкого движения либералов — проект «Цивилизация». Летом 2000 года идея стала обретать ясные очертания. 9 августа «Известия» опубликовали «Обращение к обществу». Его подписали Василий Аксенов, Борис Березовский, Сергей Бодров, Станислав Говорухин, Отто Лацис, Юрий Любимов, Олег Меньшиков, Игорь Шабдурасулов, Александр Яковлев. Страна была потрясена страшными событиями — повлекшим жертвы взрывом в переходе на Пушкинской, гибелью подлодки «Курск»… Письмо призывало к созданию конструктивной оппозиции. Аксенов, Березовский и Говорухин даже встречались с прессой, объясняя задачи будущего движения. В сентябре СМИ называли Аксенова среди тех, кому Березовский собирался передать в управление пакет акций ОРТ. В список также вошли Отто Лацис, Владимир Познер, Генри Резник, Виталий Третьяков, Егор Яковлев, другие деятели культуры и журналисты. Писатель хотел включить в новый проект и друзей — Александра Кабакова и Евгения Попова, но не убедил. А они его не переубедили. Впрочем, скоро спор Березовский — власть обрел крайне жесткую форму. Затея сошла на нет, а магнат отбыл в Лондон.
Возможно, эти события побудили Василия Павловича пересмотреть отношение к участию в публичных инициативах, имеющих привкус политики. И больше того — к тому, какое место социальные проблемы должны занимать в писательском творчестве. «Надо вырвать литературу из водоворота злободневных событий… Надо просто успокоиться и наблюдать со стороны, — скажет он в 2000 году американскому слависту, писателю и историку Джону Глэду, рассуждая об отношениях писателя и политики. — Раньше русский литератор всегда был вовлечен в политику. На него смотрели как на властителя дум. Он должен был заниматься устройством государства и прочим. Сейчас этого, слава богу, не нужно делать. Пусть политики занимаются политикой. Освободите литературу от этого бремени».
Ну, что ж, эта роль была ему намного яснее — беллетрист либеральных взглядов.
О причинах крайне медленного становления либерального сознания в России Аксенов говорил так: «Либеральное движение здесь, по сути, еще и не начиналось. Все кинулись обогащаться или ходить в ночные клубы, воображая, что это и есть демократия… Либерализм — это стройная концепция, ее надо изучать, в нее надо вживаться. Еще не было, по сути, серьезных попыток установить либеральное общество в России. Дай Бог, что это еще впереди. Если еще не поздно. Надеюсь, не поздно»…
Он верил в это до конца. И в 2006-м писал книгу о том, как это непросто.
Роман «Редкие земли» вышел в 2007-м, в февральском и мартовском номерах журнала «Октябрь», а в апреле — отдельной книгой, снова в «Эксмо». 50 тысяч экземпляров тиража раскупались бойко.
Автор не забывал анонсировать книгу, когда его спрашивали о планах. Намекал: в ней будет действовать один из старых и популярных героев. Так и вышло. В «Землях» к нам вернулся Гена Стратофонтов. Пионер из повестей «Мой дедушка — памятник» и «Сундучок, в котором что-то стучит», мальчик, не привыкший теряться в сложных ситуациях. В свой черед он стал комсомольцем. В положенное время — бизнесменом Геном Стратовым, партнером тайных сил в переделке общества. В нужный срок — олигархом, взявшим куш на редкоземельных металлах. А в черный день — арестантом.
По указанию мощной сверхсекретной сети скрытых тоталитариев из Академии общего порядка (АОП), желавших привести всех и вся к общему знаменателю повиновения, он отправлен в краснознаменную тюрьму «Фортеция». Но из нее ускользает. Стража подкуплена, и Ген, купно с другими героями сочинений писателя, спешит на волю. Как видим, и здесь звучит вечный аксеновский гимн побегу…
Впрочем, в романе злодействует и другая — еще более жуткая структура, скрытая буквами МИО — «Мать и отец», — с которой Ген тоже имеет непростое и опасное дело.