Аксенов

Попов Евгений Анатольевич

Е.П.:Ну, вот мы и выходим на главный вопрос: насколько переходит эта эстетика в роман «Москва Ква-Ква»? Ведь когда роман появился, он вызвал шквал самых разнообразных мнений и соответствующих этим мнениям рецензий, в отличие от сборника «Негатив положительного героя». Намекали, что мэтр исписался окончательно, «гонит пургу», пишет всякую чушь. Другие утверждали, что у него, как у всякого старика, слишком разыгралось… э-э-э… сексуальное воображение…

А.К.:Ну да, третьи ловили его на исторических ошибках в изображении известных советских персон… Однако я хочу, чтоб ты понял мою позицию: роман несомненно превосходный,

и спасает его от этой — ну, если не фашистской, то по крайней мере тоталитарной— стилистики непреодолимая даже для самого Васи его ирония. Вася, как бы ни старался, не мог преодолеть свое, Богом данное ему чувство смешного. Не мог и баста! Он ведь всегда все писал вроде бы всерьез, а получалось совсем наоборот, понимаешь? Вот смотри, даже в таком общеупотребительном жанре, в котором хотя бы один раз в жизни, но практически все литераторы отметились, — путевые заметки. Все его советские и антисоветские путевые заметки — и «Под знойным небом Аргентины», и «Круглые сутки нон-стоп», и «В поисках грустного бэби» — полны иронии, издевки, выдумки. Ты вспомни только «Под знойным небом Аргентины»: это вообще… ну — фонтан. Все эти книги написаны иронически, некоторые написаны просто комически. Он абсолютную серьезность не понимал и не любил, да?

Е.П.:Мы уже где-то вспоминали, что он именовал ее «звериной серьезностью». А хочешь, я тебе скажу, отчего ты на самом деле отказался писать эту книгу?

А.К.:Ты, случаем, не чтец в сердцах, Евгений Анатольевич?

Е.П.:Вася, когда все это с тобой затеял, скорей всего вспомнил, как весело они втроем — он, Овидий Горчаков да Григорий Поженян — когда-то лудили бестселлер-детектив «Джин Грин — неприкасаемый».

А.К.:Тоже, кстати, была судьбообразующая книга.

Е.П.:Помнишь, Вася рассказывал, что в лихой затее первоначально участвовали даже Конецкий с Казаковым. Сначала они вроде бы сценарий какой-то хотели для Одесской киностудии писать, чтобы срубить денежек, а потом, когда Казаков с Конецким после длительных пьянок в легендарной «Лондонской» гостинице город Одессу покинули, соавторы решили — не пропадать же добру, пусть будет этот самый «Джин Грин». Вот и здесь у вас — началось-то легко, со «Строгого юноши» и поэта-орденоносца Симонова, а потом вдруг на Васю что-то накатило. Вдруг его как поволокло в нечто непонятное, но чисто аксеновское…

А.К.:Совершенно верно! Что он уж и не знал, как ему деликатно от соавтораизбавиться. Ведь стряпать сценарий или пьесу, дабы денежек срубить, предпочтительней в хорошей компании. И «Джина Грина» можно, как ты выразился, «лудить» втроем или вчетвером. А настоящаяпроза — дело одинокое, здесь всерьезза все отвечает лишь одинчеловек. Если это, конечно, не такие органические соавторы, как, например, Ильф и Петров, ставшие по сути дела единой персоной. Так что я к «Москве Ква-Ква» никакого отношения не имею. Его все это, Васино, отнюдь не мое.

Е.П.:Ну да. Писательство — не группенсекс.

А.К.:Да, вот такая вот история. Смотри, сколько мы насчитали важныхВасиных книг. Про эти 28 написанных романов

он в каком-то интервью с гордостью заявил; судьбообразующих, конечно, получается гораздо меньше, но список все равно внушительный.

Е.П.:Есть в этих судьбообразующих текстах и сквозные темы. Например, четко прослеживается, извини за выражение, тема комсомола.

А.К.:А еще мы забыли о его очаровательных детских книжках. Вот «Сундучок, в котором что-то стучит» или «Мой дедушка — памятник». Тоже все это аукнулось в «Редких землях». Дельфин, который получил звание капрала американской армии, — типичная аксеновщина Аксенова. Равно как и в той самой книге про революционера Красина — вечно спящий городовой.

Е.П.:Это которая «Любовь к электричеству»? Как-то мне не совсем хочется это Васино сочинение обсуждать.

А.К.:Почему?

Е.П.:Извини, ты сам знаешь почему.

А.К.:Нет, давай разберемся. В литературном смысле и эта книжка сделана безукоризненно. Хорошо продумана по композиции. Легкая, но не легковесная. С использованием сюрреалистических приемов — вроде явления читателю этого самого спящего городового или фантасмагорической вставки странной совы. Вася физически, просто физиологически терпеть не мог тоскливый реализм.

Е.П.:«Эту сову надо разъяснить», как говорил Шариков. Я ведь в свое время вел осторожные разговоры с Василием Павловичем, на кой черт он сочинил такой романешты(это его, кстати, словцо!) про коммуниста-террориста…

А.К.:…и вдобавок предателя своего дворянского класса, а также гипотетического убийцу Саввы Морозова, которого большевики доили как денежную корову. Давай зададим себе вопрос, прямой и предельно честный. «Любовь к электричеству» — искренняя идеализация «ленинских норм» и «социализма с человеческим лицом»? Или, может быть, причина в том, что «Политиздат» за подобных «комиссаров» платил втрое?

Е.П.:Я Васе так это осторожно — ты сам понимаешь, с каким я пиететом относился к нему, — задал щекотливый вопрос: зачем там, в этой книге, козел Ленин какой-то даже чуток симпатичный, не говоря уже об этом негодяе Красине?..

А.К.:Да, он Красина романтизировал. Однако мы с тобой не зря вспоминали Окуджаву с его «пыльношлемными комиссарами». Через подобное восприятие действительности почти все прошли. И Гладилин с его «Евангелием от Робеспьера», и Войнович, и Владимов, и Копелев.

Е.П.:Но, зная, что Аксенов к тому времени уже закончил «Ожог», не следует ли признать, что «Любовь к электричеству» есть чистый акт зарабатывания денег, которые в данном конкретном случае уместнее называть «бабками»?

А.К.:Думаю, что во всех подобных случаях вообще и в случае Аксенова в частности и другие объясняющие мотивы имеются. Например, желание хоть чуть-чуть расширить рамки. Ну, не опозориться, оскоромиться большевистской скоромностью лишь по минимуму.

Е.П.:А-а, понял. В более или менее правовернуюкнигу можно вставить еще много чего. Например, эротические сцены. Или восславить студентов-анархистов.

А.К.:Или сделать из Красина романтического разбойника, а то и большевистского Джеймса Бонда.