Актерская книга
Шрифт:
Иногда и на сцене, и в жизни актерские хулиганства есть некий протест против многозначительного серьеза пуристов и ханжей от искусства. Умением быть свободным славился один из основателей старого МХАТа Грибунин. Я, разумеется, за порядок в театре, я ненавижу, когда играют в пьяном виде, сам себе этого почти никогда не позволял за долгую актерскую жизнь. Но после спектакля или концерта в жизни нужны какие-то допинги или расслабления. Опять же вопрос меры. И вот тут-то у меня дело обстояло все хуже и хуже. Мне лично с годами пить стало, к сожалению, нельзя, — но человечество ничего не выдумало, кроме спорта и аутотренинга взамен. И это для нас, актеров, проблема. Водка многих сгубила. Теперь
Наверное, во времена Грибунина эти проблемы тоже были у артистов. Грибунин любил выпить. Владимир Иванович Немирович-Данченко, который переспал, как рассказывали, со всеми молодыми артистками МХАТа и других театров, где ставил, боролся с пьянством старика Грибунина немилосердно. Однажды сказал ему: «Запомните, господин Грибунин, отныне вы можете пить только в лесу! Вы не смеете позорить звание артиста МХАТ. В лесу!» Однажды внимание актеров МХАТа привлекла следующая живописная сцена. По Камергерскому проезду двигался живой «бирнамский лес». А это были купленные Грибуниным мальчишки, которые несли ветки разных пород деревьев. Старик Грибунин шествовал между ними, ему кто-то услужливо наливал стопки, которые он тут же, «в лесу», опрокидывал.
Он, как рассказывают, был удивительно органичным актером, настолько органичным, что вживе воплощал систему Константина Сергеевича Станиславского. Так вот, когда он играл разного рода купцов в пьесах Островского, он любил прямо на сцене легонечко, еле внятно, пустить матюшком, столь непременным для его персонажей. Кажется, в роли Курослепова к реплике выходившего из жуткого похмелья купца: «Небо валится!» — добавлял: «Еб твою мать, небо валится!» Зал грохотал от смеха, но мат слышали только партнеры. А три тогда молоденькие актрисы-интеллигентки, будущие народные артистки всего СССР решили настучать про хулиганство Грибунина, по счастью, наивному Станиславскому. Настучи они Немировичу-Данченко, дело бы обернулось много хуже. К. С. вызвал Грибунина для разговора. Но последний, со свойственной ему верой в предлагаемые обстоятельства и убежденностью, объяснил Станиславскому, что этот мат — лишь второй план, что ничего подобного вслух он себе на святых подмостках позволить не мог, — но в подтексте, вторым планом было. Станиславскому эти доводы показались убедительными, и он отпустил Грибунина с миром.
Тот, выйдя из кабинета Станиславского, обнаружил в предбаннике молоденьких доносчиц, которые с нетерпением ожидали Грибунина. Они были уверены, что их коллективный донос даст нужные результаты. Каково же было их удивление, когда из кабинета Станиславского вышел бодрый старик Грибунин и, проходя мимо своих доброжелательниц, бросил им тут же мимоходом: «Ну что, пиздюшки, нажаловались?» Мой педагог Борис Ильич Вершилов со смехом рассказывал мне, какие лица при этом были у будущих народных артисток Советского Союза.
XXI
В молодом «Современнике», на Таганке царил дух свободы, раскрепощенности, веселья. Мы умели и трудиться до самозабвения, вне регламента, по ночам, и веселиться до упаду. Это потом, в конце 70—80-х, все посерьезнели. Погода на дворе и годы делали свое дело. Но еще в конце 60-х мы были молоды. Как молоды мы были, ах как мы были молоды!
1968 год. Группа «Современника» готовится к турпоездке в Италию. «Товарищи! — проповедовала нашей группе инструктор «Интуриста». — Вы должны знать, что Неаполь славен не только неаполитанскими песнями. Этот город буржуазной Италии стоит на втором месте после Гамбурга по количеству публичных домов. Мужчин будут рвать на части, хватать за фалды и буквально затаскивать в бордели. И еще,
И вот сидим мы в гостиничном ресторанчике Неаполя, уже выпили «кьянти», и тут Ефремов на весь зал обращается к Антонине Петровне:
— Тонечка! Где тут расположены эти самые кабаки, где гуляет флот НАТО?
— Вы что, серьезно, Олег Николаевич?
— Вполне. Я художник, режиссер, мне надо изучать жизнь. Да и некоторым артистам это тоже необходимо. Особенно — Козакову. Он часто иностранцев играет. Козаков, ты пойдешь со мной?
— Как скажешь, Аурелио, — смиренно ответил я.
— Свободин — он же писатель, тоже, наверно, с нами пойдет?
— Да, отчего же не пойти, — неуверенно ответил Свободин.
— Так где эти кабаки, Тоня?
— Олег, вы что, в самом деле серьезно?
— Конечно. А что ж тут такого? Мы вполне взрослые мужчины и сами отвечаем за себя. Вы никакой ответственности за нас не несете. Ведь де-юре я, а не вы официальный руководитель группы. Ну, не убьют же нас там, в конце концов. Да и кто поймет, что мы русские? Мы и оденемся соответственно, свитера напялим, джинсы и вполне сойдем за финских матросов.
Я, признаться, поначалу тоже полагал, что Олег шутит и ни в какие такие ночные портовые кабаки мы не пойдем, однако, к недоумению замдиректора тогдашнего «Современника» Л. И. Эрмана, к Тониному, да и к моему собственному, пошли. Свободин, в замшевой куртке, в очках, с фотоаппаратом на пузе, напоминающий бедного туриста из ФРГ, мы с Олегом, напялив свитера и куртки, карманы которых мы загрузили стограммовками «Столичной» (были и такие), приплюсовав на всякий случай деревянные пасхальные яйца, что привезли из Москвы. Денег у нас было очень мало, тратить жалко, но по кружке пива вполне могли себе позволить. А туда, в пиво-то, водочки из шкалика долить. Метода нам и по России известная, способ проверенный: лиры почти не понадобятся.
И вот незадача — жена Ефремова в слезы:
— Олег! Я с вами хочу! Ты муж или не муж?
— Ты что, обалдела?! Там матросня с проститутками! — кричал в ответ Ефремов.
Алла настаивала:
— Я с вами пойду! Вот и все! — И рыдала.
— Ладно! — сжалился Олег. — Пойдем, раз уж тебе так приспичило. Только оденься соответственно. И веди себя там, как моя б… — срежиссировал Ефремов.
Когда мы поздним вечером оказались в припортовых кварталах Неаполя, когда увидели дюжих ребятишек в военной форме, моряков, шумных, разгуливающих в обнимку с чернявенькими итальянками, я, признаться, струхнул. Я вообще не любитель уличных драк, особенно за границей. А Саша Свободин с его фотоаппаратом на пузе — зашита слабая. Ефремов, хоть и покрепче, но тоже не Кассиус Клей, а тут еще евойная Алла. Поначалу с нами было увязался Эрман, но, оценив обстановку, сказал:
— Ребята! Ну что тут интересного? Завтра утром рано во Флоренцию ехать! И деньги жалко тратить на ерунду. Пойдем отсюда!
Ефремов проявил завидное упрямство — раз уж пошли, возвращаться не станем. Эрман отвалил.
Из меня же Олег сделал впередсмотрящего. Я заходил в каждый приглянувшийся ему кабачок и докладывал, мельком оценив обстановку, достаточно ли пикантно. Путешествие продолжалось и, слава Богу, без столкновений и эксцессов. На нас, попросту говоря, никто, даже действительно весьма активные в Неаполе проститутки, внимания почему-то не обращали.