Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского
Шрифт:
«Чаплин в «Огнях рампы» — великий или маленький человек. Японец на студии TV в Токио, и длинный у Феллини (его манера смотреть)».
Иудушку Смоктуновский играл практически без грима, но с привычным знакомым лицом актера происходило нечто, от чего, по выражению критика, оторопь берет. «Как-то расплылись, стали мучнистыми, бесцветными черты лица». И постепенно в ходе спектакля все отчетливее проступало на его облике потусторонняя печать. Находясь на границе мира живых и мира умертвий, Иудушка постепенно все больше входил в потусторонний мир.
Иудушка-Смоктуновский
«Прожить все долгое прощание с сыном».
Пронзительное осознание разрыва с сыном дано встык с ерническим:
«Продолжим комедию отца с сыном — т. е. все порвано».
На полях разговора о причинах приезда пометка:
«Но нюх-то мне говорит, что что-то совсем другое — дурное, скверное, непотребное».
И следом признание Петеньки: «Я, папенька, казенные деньги проиграл». Комментарий:
«Вот оно!
Нравственное, как брезгливость».
Оправдываются худшие прогнозы. Приехал шантажировать, чтобы покрыть свою нечистоплотность. Что же делать? «На дрянные дела у меня денег нет, нет и нет».
И тут неожиданный бунт сына: «Знаю, знаю. Много у вас на языке слов». Реакция Иудушки:
«Ну и ну, — оскорблен. Испуг».
Но эта простая реакция немедленно переводится в идеологический «высокий» план, поднимается на принципиальную высоту:
«Это не слова — это жизнь, принцип, молитва, Мышкин, Бог! Другого не будет».
Вопрос, таким образом, решительно переосмысляется и переносится в другую плоскость. Речь идет не о трех тысячах рублей казенных денег, которые проиграл сын и которые Иудушке жаль за сына платить. Но речь идет о высоких принципах, основах мироустройства головлевского семейства, на которые бесцеремонно посягает сын. Однако интересны в этой фразе «символы веры», которые выписывает артист: «жизнь, принцип, молитва, Мышкин, Бог!». Наиболее интригующим в этом ряду, конечно, оказывается Мышкин. Не имея никакого отношения к щедринскому персонажу, Мышкин, безусловно, относится к важнейшим «символам веры» самого Смоктуновского. Роль-талисман, роль-стержень, центральное переживание творческой жизни, — возникает по той же логике, как ранее появилось 9-е мая. Слияние артиста с образом — процесс всякий раз индивидуальный, интимный, взгляду со стороны почти не открывающийся. «Я» в обращении к образу в тетрадке Иудушки появляется с первой же страницы. И ни в одной роли до того не встречалось такого количества пометок с индивидуальными образами самого артиста, которые он отдавал своему герою.
В статье о «Господах Головлевых» близко знавший Смоктуновского критик и заведующий литературной частью МХАТа Анатолий Смелянский напишет об Иудушке: «Будучи много лет свидетелем и «объектом» речевой манеры Смоктуновского, мoгy предположить, что в Головлеве, как, вероятно, во всяком великом и бесстрашном актерском создании он прояснял и свою собственную природу». Анализ записей актерских
«Он даже погибнуть не может достойно, душевная гниль…».
Смоктуновский приводит пример из опыта личных фобий: «Козинцев: Мелкость и лживость».
Получивший отказ сын переходит к болезненной теме сыноубийства: «То Бог взял, а вы сами у себя отнимаете. Володя». На ответ Иудушки: «Ну, ты, кажется, пошлости начинаешь говорить» — комментарий:
«Прав-прав. Хорошенького понемножку».
На предложение: «А теперь пойдем и будем чай пить. Посидим да поговорим, потом поедим, выпьем на прощанье, и с Богом» — пометка:
«Раз и навсегда».
На прямые обвинения сына реакция:
«Да, да, я прав, когда дело доходит до безысходности, начинают клеветать.
Значит, если бы я дал денег, ты бы думал так, но не говорил бы. А вот теперь говоришь.
Тяжело — очень тяжело».
На крик «Убийца!» заметка:
«Вот и сподобился от любимого сына».
И стратегия, как себя держать при этом нападении:
«Сдержанно: надо дать ему сгореть, вводя в плотные слои атмосферы».
Пример сдержанности приводится неожиданный:
«Нас и не так еще называли — в зарубежной прессе знаете, что писали…
Такое!!!»
В конце концов потерпеть надо недолго:
«Ты сегодня, милый мой, уезжаешь».
И даже на брошенное уже не в спину, а в лицо «Иудушка»
«— Вытерпим и это. Ни в коем случае не защищается».
Кульминационный разговор с сыном расписан по репликам: «Я в церковь пойду, попрошу панихиду по убиенном рабе Божием Владимире отслужить.
— По самоубийце то есть…
— Нет, по убиенном. «Шантаж. Ага, понятно, это совсем не сложно
понять.
— Кто ж его убил? Смотрите-ка, он сильный, и это надо пресечь
в зародыше.
— Вы! Ну, я с тобой сейчас расправлюсь.
— Я?! Ну, я сейчас тебе сделаю бяку.
— Вы! Вы! Вы!» Страшная внутренняя человеческая мимикрия.
Правота. Правота».
Романный Иудушка говорит с сыном «дрожа от волнения», «не может в себя прийти от изумления».
Артист выписывает на полях абсолютно иной вариант поведения:
«Избиение младенца.
Доказывать не свою правоту, а его вину».
И туг же впервые написано, как создать ощущение появления тени убитого сына, убитого брата:
«Оценки, оценки. Взгляд в партнера — это, может быть, и будет фантом».
С ним сражаются, он входит в бойцовский раж:
«Вижу, что все против меня, и от этого еще больше распаляется».
Обвиняя меня в самоубийстве сына, вы забываете главное:
«Они все сами не понимают, что человек сам несет за себя ответственность — сам.