Актриса
Шрифт:
— Ну и что же тебя не устраивает? Моя национальность или помещение?
Она собиралась еще раз пронзить его гневным взглядом, но оттаяла и рассмеялась.
— У тебя железные нервы, Льюис. Честное слово. Льюис прикидывал дальнейший план действий.
Очевидно одно: сколько бы он ни старался, сегодня он может рассчитывать только на отпор, и очень энергичный, такие вот дела. Ему дозволено ухаживать, дозволено целовать. А больше ни-ни. Перспектива не слишком заманчивая.
Их взгляды встретились. А славненькая, она нравилась Льюису, он честно ухаживал за ней целых
— Почему бы не попробовать? — пытался убедить он. — В конце концов, неужели девственность такая невероятная ценность?
К его приятному удивлению, вопрос ее не шокировал; он догадывался, что она и сама себе не раз им задавалась. Сдвинув брови, она старательно обдумывала ответ.
— Не знаю, что тебе сказать. — Она помолчала. — Наверно, я согласилась бы, если бы ты любил меня.
— Вот умница, просто грандиозно. — Он вдруг почувствовал страшную усталость и прислонился к стене. — Может, еще поженимся или хотя бы обручимся?
Она расхохоталась.
— Не валяй дурака. Это наши мамы забивали себе голову всякими глупостями.
— Отлично. Стало быть, ты человек прогрессивный. В известной степени.
— Ну слушай. Если бы я любила тебя — тогда другое дело, — великодушно утешила она. — И еще если бы не боялась влипнуть, мало ли что… — она слегка покраснела. — Но ведь я не люблю тебя, и ты меня не любишь. А просто так я не хочу.
— С тобой все ясно. — Льюис вздохнул. — Звучит убедительно. От и до. — Он оторвался от стены. — Ну а если просто так, неужели не интересно?
— Нет, Льюис, — она снова рассмеялась, — просто так не надо.
— Любовь, говоришь, нужна, а?
— В ней-то и загвоздка, — сказала она совершенно серьезно. — Когда любовь, все это выглядит совсем по-другому.
— По-другому? Неужели? — Он был еще пьян, но потихоньку хмель улетучивался, и он вдруг начал вникать в смысл их разговора. Он торжественно кивнул. — Тогда и воспринимается все по-другому? — задумчиво спросил он. — Ну а если… если мы… или я… в общем, если кто-то из нас…
— Это мое мнение, — сказала она не очень уверенно. — А ты как думаешь?
— Не знаю, — Льюис вздохнул. — Никогда не влюблялся.
Девушка недоверчиво на него взглянула.
— Ты сказал, что тебе двадцать пять лет?
— Ну и что из этого?
— Льюис, ты гнусный соблазнитель, — выпалила она, устремляясь к двери.
— Ну какой из меня соблазнитель, — вяло отбивался он. Туман в голове рассеивался все больше, и настроение вдруг стало просто замечательным.
— Не отпирайся. Только гнусный соблазнитель мог додуматься до ванной.
И вдруг он понял, что девица-то права, как же он раньше не догадался! И тут же завопил:
— Ты права! Ты абсолютно права! — Он решительно отпер дверь.
— Льюис, ты пьян, — строго сказала она, но, не выдержав, улыбнулась:
— Так и быть, я тебя прощаю.
Шурша шифоном, она выскользнула из ванной комнаты, а он вдумывался в их разговор. Со стороны лестницы сюда доносились звуки «Венского вальса». Как чудесна была эта музыка и как чудесно, что он понял целительную силу любви
Он взглянул на часы. Одиннадцать. И тут до него дошло. Он же любит Хелен! Ясно как день. Вот почему он сам не свой которую неделю, вот почему не находит себе места. И как он не додумался, не понял самого главного.
Потрясающе! Он любит ее! А он-то раскис: все у него плохо. Наоборот — все замечательно.
На середине лестницы Льюис остановился. Отсюда хорошо было видно танцующих. Он залюбовался: платья дам мерцали точно драгоценности или, напротив, были воздушны и нежны словно цветы, тускло-серебряные, золотистые, желтые, как лепестки нарциссов, алые, черные, светящиеся лунной голубизной, багряно-розовые… развевались длинные юбки и фрачные фалды — кавалеры с важным и решительным видом кружили дам. Казалось, они парят, не касаясь пола, — точно звезды или планеты, величественные, прекрасные.
Одевшись, он вынырнул из уютного светлого тепла на Беркли-сквер, холодную, слабо освещенную, по-ночному пустую. Он понял: ему было дано откровение. Он жаждал подвигов. Например, пройти несколько миль пешком, что он и совершил: по Пиккадилли, мимо еще более темного Грин-парка, через Найтбридж, потом на юг, к реке. Ноги его в вечерних, на тонкой подошве туфлях совершенно закоченели, но он этого не замечал. Как, впрочем, не замечал, куда они несут его. Ну да, ну перебрал немного.
Льюис лукавил и знал, что лукавит. Совсем не от шампанского — превосходного «Боллинджера» — у него кружилась голова и замирало сердце, имелась куда более веская причина. Бешено вертящийся калейдоскоп его жизни наконец остановился: все кусочки, все самые мелкие бессмысленные осколки соединились, волшебно преобразившись в дивной красоты узор. Он не спеша вошел в дом. Было за полночь, и свет не горел. Льюис снял пальто, шарф, скинул мокрые туфли. В одних носках, стараясь не шуметь, поднялся по узким ступенькам наверх. Обмирая от счастья и ужаса, подергал дверь в спальню Хелен — незаперто…
Льюис отворил дверь и крадучись вошел. Хелен забыла задвинуть шторы; лунный свет и снеговая белизна наполнили темную комнату серебристыми тенями — совсем как на негативе.
Льюис робко приблизился к широкой медной кровати и стал смотреть на спящую Элен. Длинные пряди разметались по подушке; стрельчатая тень от ресниц легла на щеки, тихим и легким было дыхание, одна рука безвольно лежала поверх одеяла. Сквозь молочную белизну кожи проступали голубоватые жилки. Рука и плечо были голыми. Значит, она спала без сорочки.
Он смотрел на Хелен и не переставал поражаться своей щенячьей глупости и упрямству, ведь из-за этого и еще из-за какого-то непонятного страха он ничего не замечал. Все старался преодолеть себя, дурак. Дрожащими пальцами он осторожно потянул простынку.
Розовые простыни отливали в лунном свете перламутром. Тело Хелен, заветные его долы и вершины, плавные чистые линии, было сейчас бледно-палевым; розовато-лиловые, легкие, точно дымка, тени — под грудью и между бедер. Она слегка шевельнулась, видно, почувствовала холод, и снова замерла.