Актриса
Шрифт:
И потом, первые годы в театре – пока ставится свет, примериваются декорации, актеры беспризорничают, курят, треплются, – Валентина как загипнотизированная, бродила по сцене, вглядываясь в темноту зала, воображая там зрителя. Забравшись на постамент для будущей статуи, победоносно-ликующе, захлебываясь от восторга собственного существования, декламировала первое пришедшее на ум:
О эта ночь!
Скабр-резная и скар-редная шл-люха,
В моем дому вес-селом бр-родит гл-лухо.
Целовались с Игорем в темных углах закулисья. Ах, эти горячие влажные поцелуи рядом со святая святых – сценой, куда она сейчас выйдет и будет сходить с ума от счастья… Да, у нее было всё…
Опять же: она, актриса, почти не видит работ других актеров, читать стала мало. По телевизору бывают интересные нужные передачи, а у нее и телевизора-то нет. Варится в собственном
Валя критическим взглядом осмотрела жалкую обстановку своей комнатушки: лысый диванчик, пьяный стол, два разношерстных стула. Из-за отсутствия большого зеркала невозможно как следует поработать над ролью. Смешно сказать: если нужен был внешний рисунок роли, она смотрелась в полировку шкафа. Который год ходит в одних залатанных джинсах. В родном городе порой перед друзьями показаться было неловко – артистка! Там ведь думают, если ты актриса, то и выглядеть должна непременно как голливудские «звезды»: бриллианты и лимузин. А тут сказать совестно, сколько она получает.
Коммуналка надоела до чертиков. Вечный ор, не отдохнуть толком, не уединиться; ванная превратилась в неприступную крепость.
Бросить бы всё, уйти куда-нибудь. В скит. В пустынь. Лечь бы на дно, как подводная лодка, чтобы не запеленговали, как поет Высоцкий.
Хорошо, что она не вышла замуж за этого Игоря. Впрочем, он и не предлагал. Этот вариант примеривала, как все женщины, лишь Валентина.
Игорь был младше ее на три года, и порой Валя с грустью чувствовала эту разницу. Сейчас-то она понимает, что ее Игорек был просто инфантилен, трепач был, пижон и позер. И кроме Валентины у него на стороне были связи. Это сейчас она способна оценить всё трезво, а тогда – любила до беспамятства, прощала всё.
Игорь пришел в театр на год позже Валентины. Она и тогда понимала, что особыми талантами Игорь не блещет: она всегда считала, что истинный талант должен удивлять, поражать. Ничего необычного в игре Игоря не было – так, средне. Но подкупала его манера репетировать: как старательно он прорабатывает каждую сцену, как закрыв глаза, вживается в роль, потом открывал их – и Валентина видела совершенно другого человека – отрешенного, нездешнего. Потом оказалось, что Игорь просто близорук, а все его манеры не что иное, как своего рода кокетство, создание собственного «имиджа». Но пока Валентина легко обманывалась, потому что хотела обманываться, она была распахнута для обмана. На эффекте обмана вообще устроен театр, а она была влюблена в театр.
Сначала Игорь вызывал в ней чисто материнские чувства: ей доставляло удовольствие опекать его, отчитывать за маленькие оплошности, порой просто накормить. Да и Игорь вел себя как ребенок: дурачился, капризничал. Всё было в нем каким-то болезненным, порывистым. Валентина чувствовала, что Игорь по-своему страдает, что-то угнетало, давило его. Ей казалось, она понимает его и жалела, сострадала. Вспоминала свою юность: с одной стороны – мечты, театр – прекрасно! Но с другой – непонятность окружающего мира, явлений, чувств. Мир обрушивался сразу – такой огромный, взрослый, а она, со своими еще детскими мерками, терялась в нем, не всё могла понять разложить по полочкам. Ходила, как в дебрях, на ощупь, и хотелось обязательно держать кого-то, более взрослого, за руку, чтобы не заблудиться, чтобы чувствовать – рядом близкий тебе человек. Для Валентины таким растерянным ребенком в темной комнате был Игорек, и она нащупала его горячую руку и крепко сжала в своей.
Валентина была счастлива, счастлива! Она обожала театр – и играла в театре, для нее Игорь был – всё, и они были вместе. Что еще? Они были счастливы, как дети, жили настоящим и не думали ни о чем.
Но оказалось, что бесконечно так не бывает: спадала пелена, наступало прозрение – горькое, бо́льное. Постепенно Валентина стала замечать всю душевную пустоту своего идола. Как мог он так легко, без особых раздумий нырять в чужие постели? Прежде Валентина смотрела на это сквозь пальцы: о, она была великодушна и благородна – пусть и другим, лишь бы и ей доставалось. Ей было достаточно, что она любит его, не слишком задумываясь, насколько любит он . Не так уж часто встречается в жизни одновременно – любить и иметь. Не считаясь, отказывая во многом себе, делала ему дорогие подарки, давала деньги. Игорь брал. Валентина не видела в этом ничего дурного: кто любит, тот и дарит. Ответной платой было – лишь бы позволял любить себя.
– Ничтожество, боже мой, какое ничтожество! – вслух сказала Валентина.
Она поднялась, села, перелистывая свою тетрадочку. Как мило-наивна она была, как всему и всем верила.
– А я – восторженная дура!
«Все влюбленные талантливы», – было красиво выведено на очередной странице.
Выходит, была она влюблена – был у нее талант? А до Игоря? Влюбленность в театр?
Творчество – это живое . А она сейчас полумертвая какая-то. Умирать нельзя, надо оживать. Жить – это значит любить, чувствовать.
Нужно, наверное, разделять эти два понятия: личная жизнь – и работа, как делают многие. Хотя, разве работа – не существенная часть личной жизни? Почему под «личной жизнью» подразумевают лишь то, с кем ты спишь? Ее работа – это состояние ее души, ее нервной системы. Но если она тащит на сцену свое состояние, она, наверное, плохая актриса. Вернее: непрофессиональная. Этому ей еще нужно учиться.Со временем то, что прежде в Игоре нравилось, или проглатывалось, стало раздражать. Его грубая работа на публику, хроническое вранье – вранье бессмысленное, по мелочам. Стали раздражать даже его манеры говорить, смеяться, играть – то, что прежде умиляло. Наступили какие-то болезненные отношения, которые стали бросаться в глаза даже окружающим. Конечно, в театре всё это обсасывали, судачили, ждали развязки. Игорь понял, что его разлюбили, особо не переживал и вскоре женился на молоденькой гримерше из их же театра.
Валентина решила вести себя с ним холодно-спокойно; это не всегда получалось. В необходимых разговорах с ним она держала себя подчеркнуто надменно и пренебрежительно. Порой во время подобных разговоров она то становилась вдруг скучной, то нетерпеливо порывалась уйти. Она понимала, что может быть смешна, но ничего не могла с собой поделать. Игорь, казалось, не замечал ее состояний; он был таким же как прежде, не меняясь ничуть. Но Валентина в глубине души чувствовала: Игорь ее всё равно уважает и уважать не перестанет. Для этого достаточно было у них задушевных бесед, после которых Игорь только что не молился на Валентину. И как актрису – она и это чувствовала – он ее уважает тоже.
Валентина считала, что у нее уже всё разложено по полочкам, в ее представлении мир уже виделся ясным и понятным, впереди вырисовывалась четкая дорога, полная успехов и радости, и своим опытом – а он уже казался Валентине весомым – она хотела осветить те потемки, в которых, по ее мнению, блуждал Игорек, и вывести его на свою дорогу и, может быть, шагать вместе, и т. д., и т. п., что воображалось во влюбленном бреду. Но получилось что-то совсем далекое от ее мечтаний. То ли Валентина, увлекшись, забыла о своей задаче, то ли Игорь не пожелал разбираться, что и как, быть может, никаких потемок у него вовсе не было, как нафантазировала она: он просто жил, как знал, а когда понял, что с ней у него всё кончилось, оставил саму Валентину пусть не в потемках, но порядком разбитую и опустошенную. Ее охватило равнодушие ко всему. Будто иссякло ее «время радости» в песочных часах, и кто-то всемогущей невидимой рукой перевернул их, меняя местами полюса, и поменяло свои полюса на противоположные и всё окружавшее ее.
Больше всего Валентину пугала перемена в ней самой. Вспоминались шумные репетиции, полумрак закулисья, запах сцены. Это удивительно, но они действительно имеют свой неповторимый, незабываемый запах: кулисы, сцена; впитав его в себя, от него уже не можешь избавиться, ты болен им; уже один этот запах побуждает лицедействовать, творить. Это наркотик, актер отравлен им на всю жизнь.
Теперь у Валентины будто отказало обоняние: находится за кулисами, а запаха – не чувствует.Вот еще:
«Если ты можешь не быть актером – не сметь быть им!»
И.Н. Певцов
Сможет ли она не быть актрисой? Хотелось представить себя где-то на другом месте, без театра, и никак не могла понять, сможет ли? У нее нет другой профессии.
Если бы не ряд случайных (случайных?) обстоятельств, не приезд ее, тоже почти случайный, в этот город из захолустья, не встреча со Светкой, что бы с ней стало? Кем была? Промучилась бы всю жизнь не на своем месте, изнывая от тоски несвершенности, а может быть, как большинство людей – перегорела бы, переболела, да и нашла бы свое утешение, а то и счастье, в чем-то другом, как находят его женщины – в семье, детях? И жила бы обычной земной жизнью – как все, как то же большинство, – быть может, и взлетов, и парений поменьше, но ведь падений и расшибов – тоже.