Акула пера в СССР
Шрифт:
Я собирался обойти сию обитель муз по широкой дуге, как вдруг довольно низкий для женщины, грудной голос позвал:
– Гера! Товарищ Белозор! Вы что, так и собирались пройти мимо?
И тут тело выдало фортель: ноги сами понесли несчастного товарища Белозора в сторону обладательницы специфического тембра. Волевым усилием я остановил этот бег вприпрыжку и остановился. У Викторовича в молодости определенно был вкус, но не было чуйки на людей… La femme fatale как она есть!
Высокая, всего на полголовы ниже почти двухметрового Геры-меня, в сценическом костюме, который изображал не то волшебницу, не то принцессу, эта эффектная
Меня никогда не привлекали курящие женщины, но Геру это, видимо, не смущало. Но, как говорил один из христианских мудрецов, «Плоть слаба, дух животворит!» А духом был я, так что скрутил разбушевавшиеся гормоны и эмоции в бараний рог и глянул на нее повнимательнее. Узнавание пошло сразу на двух уровнях – моем и Герином. Память Белозора выдала: «Машенька Май, руководитель Народного театра при ГДК, ах, ох, как же она хороша, и какое я ничтожество по сравнению с ней». Ну или что-то вроде этого, слишком запутанный букет. А моя собственная память выдала трёхэтажный мат. Это была Мария Никитишна, бабушка моей одноклассницы Марины – той еще стерляди.
Эти Май, кажется, размножались почкованием и фамилию передавали по женской линии. По крайней мере, ни у Марии Никитишны, ни у ее дочери Маргариты Ивановны, ни у незабвенной Мариночки Май мужей замечено не было. С Мариночкой у нас были отношения специфические: все старшие классы пыталась ввести меня в список своих запасных аэродромов, я же из природного упрямства ее злодейски троллил, категорически не желая быть одним из многих. Хотя девочка была исключительных природных данных, к тому же отличница, ну и артистичная, умела себя подать, когда хотела.
Теперь было ясно, откуда всё это. Не эхо войны – генетика!
– Гера, вы меня не слушаете? Вы ведь придете на премьеру?.. – она чуть поменяла позу.
Я думал, эти фишки появились с явлением такой казни египтской, как Инстаграм, а оказалось – женщины владели этим вечность.
– А когда премьера?
– Сегодня, Гера! – в ее голосе было столько укоризны, что, будь я Герой, я бы точно приперся с огромным букетом цветов, на который, наверное, потратил бы всю оставшуюся двадцатку.
Но Героем я не был и потому глянул ей в глаза и сказал:
– Нет, – и, развернувшись на каблуках, пошуровал по асфальтовой дорожке прочь.
Он мне еще спасибо скажет, если мне удастся свалить отсюда обратно, в своё тело и своё время.
До Слободки было около пяти километров, так что времени на подумать хватило. Я уже понял, что со мной случилось, и принял это как данность.
Я – попал. Ну так, как попадают герои книжек про попаданцев. Только не в обожаемый мной век девятнадцатый, железный, поистине суровый век, с пароходами, револьверами, сыщиками, хрустом французской булки и прогрессом, который шагает семимильными шагами, а в самый советский из всех периодов. Брежневская эпоха, она же застой. Время юности моих родителей, эдакий глаз бури между ужасами Великой Отечественной и маразмом перестройки. Черных воронков и краповых околышей уже не было, черных кожанок и бритых затылков – пока не было. Можно было выдохнуть и осмотреться. В конце концов, вдруг я тут временно? Может быть, если хорошенько напиться еще раз, то вернусь обратно? Что там у него было – коньяк? Ненавижу коньяк.
Но
Первое, что я увидел, отворив двери, – это монументальная краснощекая продавщица в халате, который имел в виду, что он белый, и в синем переднике. Богатырскими движениями она нарезала вареную колбасу и заворачивала ее в крафтовую оберточную бумагу, и в таком виде взвешивала на больших синих весах. Потом орудовала гирьками, называла вес, цену, протягивала кусок вожделенной докторской покупателю и с видом царицы говорила:
– Дальше!
Я, как зачарованный, смотрел на толстенную стопку бумаги, которая уменьшалась весьма стремительно, и пытался посчитать, какие бабки эта хитрая тетка делает в сутки или сколько батонов колбасы она уносит домой в конце смены?
– Кабы добра жыць у шчасi, трэба красцi, красцi, красцi! – сказал мне в самое ухо дедок в какой-то странной тюбетейке. – Глянь, какой мамон Гавриловна наела! Небось не бумагу топчет! Ты в очереди стоишь или так – посмотреть пришел? Колбасу когда еще завезут, так что давай, шевелись.
Я только хмыкнул и пошел в ликеро-водочный отдел за коньяком. «Двин» я тут, пожалуй, не найду – не тот уровень, а вот что-нибудь попроще…
Что-нибудь попроще стоило четыре рубля пятьдесят копеек и было ординарным трехзвездочным коньяком, бутылка которого идеально вошла во внутренний карман пиджака. На выходе я полюбовался на очередь с банками и бидонами – за сметаной, и продавщицу, которая наливала эту самую жирнючую сметану при помощи гигантского черпака жестами, достойными кисти Боттичелли.
– Проходите, товарищ, не задерживайтесь! – засуетились сзади, и я вышел наружу. Дубровица была гораздо менее многоэтажной, чем в мое время, только-только был возведен Квадрат – так в народе звали район панельных девятиэтажек. Частный сектор преобладал – из деревянных и кирпичных хат доносились запахи стираной одежды, табака и, конечно, жареной бульбы – с луком, салом и первым весенним укропчиком – самой вкусной еды в мире!
Рот наполнился слюной, и я понадеялся, что у Викторовича дома есть какие-никакие запасы продовольствия, потому что возвращаться в магазин категорически не хотелось.
Вообще-то всё было не так плохо. Например, угоди я в Средневековье – там и думать нечего, сдох бы в первый день. На костре бы сожгли, как колдуна, или сам бы помер, порезавшись о незнакомую острую железяку. Ну и чисто статистически – занесло бы меня, скорее всего, в крестьянина, а если проводить параллели с профессией – то, например, в герольда или монаха-летописца, тоже не слава богу. Да и та же любимая эпоха пара и телеграфов грозила антисанитарией, эпидемиями, голодом и сословным неравенством. В конце концов, я угодил в родную Дубровицу, то есть начинать нужно было не совсем с нуля, кое-какие базовые знания у меня имелись. Попади я в ту же Москву – справиться было бы гораздо тяжелее! Опять же – родная редакция, где всё в общем-то знакомо, только вместо набора статей на компьютере нужно было писать от руки или идти клянчить печатную машинку, а верстали всё не индизайне, а на листе ватмана, вручную, вымеряя линейкой площадь фотографии и размеры текста статьи.