Аквариум

Агеенкова Анастасия

– Вы можете сказать – ура! Я скоро вернусь домой. – Сарказм не приносит должного эффекта. Капитан наклоняет голову вбок, вглядываясь в его лицо.

– А ты уверен?

– Что?

Следит за реакцией – понимает Зик, но следить не за чем. Удивление – не то, что могут вызвать слова человека, чьего имени он не знает.

– Ты уверен, что мы вернёмся домой?

Намёк понят, но суть и проблема остаются расплывчатыми, неясными. Капитан молчит, и Зик неторопливо произносит:

– Конец смены закачивается. По закону компании нам необходимо провести столько же

дней на поверхности, сколько мы пробыли тут. Или вы хотите сказать, что не хотите возвращаться?

– Нет, вот я как раз очень хочу вернуться.

Это не диалог, а переброс фактами, глупыми вопросами и такими же глупыми ответами.

– А есть проблема?

– Не додумался? – мягко спрашивает капитан и улыбается, как маленькому ребёнку, что задаёт глупые вопросы. Выражается это снисходительностью, вложенной в добрый голос. – Хорошо, тогда я просто начну издалека.

Зик не желает слушать чужие мысли, но кивает: хочет уйти отсюда побыстрей и забыть, что тут ему осталось совсем недолго; не думать о том, что скоро их троих выкинут из их мира – места, которое только стало им домом.

– Никто на станции не пользовался внешней связью больше четырёх месяцев. Но этому можно найти оправдания. Но и не было входящих контактов. Странно, да? Могла ли твоя семья забыть про тебя? – Капитан не спрашивает – давит. Грубо и глупо.

Термин «семья», чей смысл для Зика утратил своё значение, и упоминание о них едва ли задевают его за живое – они где-то там, на поверхности, что частично стёрлась под властью океана. Они остались далеко, в расплывчатых воспоминаниях потрепанными временем образами.

– Ладно, забудем про них. Могла ли компания забыть про нас? Такой дорогостоящий проект, такие надежды.

Зик категорично качает головой:

– Мы отправляем отчёт каждые два дня. Большего им не нужно. За почти шесть месяцев не было ни одной технической поломки, не выявлено ни единой неполадки. Этот результат их, несомненно, устраивает.

В отчёте не больше десяти предложений: правда про техническое состояние станции, ложь – про отличные отношения на борту. Все отчёты одинаковые – так всем проще. Так получилось случайно и синхронно.

– А в ответ получаем «Принято», и это лишь автоматический ответ, – добавляет капитан. – И ещё. Если срок нашей службы шесть месяцев, мы возвращаемся через четырнадцать дней. Мы – те, кто спустился сюда почти шесть месяцев назад. – Зик начинает понимать, куда он клонит, но не перебивает. – Но есть те, кто спустился сюда раньше нас. Разве они не должны были вернуться на поверхность?

Конечно должны были! – говорит сам себе Зик и смотрит в стол, пытаясь не показать эмоций, но капитану, видимо, плевать на его не-реакцию. Он спокойно продолжает излагать свою версию:

– Остальные станции вообще молчат. Я пытался связаться с ними весь месяц, а любая связь с поверхностью обрывается. Неделю назад я написал в отчёте, что один из экипажа разрезал себе живот и ему нужна экстренная помощь. И ответ был «принято».

В тишине становится слышно, как шипит газ в трубах. Капитан молчит, дожидаясь пылкой реакции на свою теорию, а Зик

молчит, не почувствовав ничего, что должен был ощутить человек на его месте: ни страха, ни печали. Первое, что приходит в голову, – они смогут остаться тут подольше. Мысль о том, что их оставят в покое, поселяет внутри глухую радость. Она дарит тонкую нить надежды: может быть, про них действительно забыли навсегда. Он понимает, что мечтать о таком ненормально. Но нормальность имеет слишком много граней, искорёженных новыми обстоятельствами. А ещё он знает, что Баду и Белле тоже понравится такая ситуация. Немного успокаивает, совсем чуть-чуть, но лучше, чем ничего.

– Там что-то случилось. Что-то, из-за чего мы ушли на дальний план. Что-то плохое, если не катастрофичное. – Капитан выдыхает. – И нам нужно узнать, что именно.

Нет, нам не нужно знать, что случилось – говорит про себя Зик и смотрит в глаза капитану. Тот даже не моргает.

– Мы возьмём одну из двух прогулочных лодок и направимся на поверхность. Разумеется, вынырнем мы далеко от берегов, но за неделю, в хорошем случае, мы, дрейфуя, доберёмся до берега. Я посчитал. – Для достоверности он расстилает на столе карту, но Зик лишь мельком оглядывает линии и точки, проставленные красным цветом. Сбоку столбцы расчётов. – Отправлять всех нет смысла. Нужны только двое. Всем остальным я сообщил, они согласны, ты последний, но твой голос уже не имеет значения.

Ощущение, что он физически ставит точку в конце предложения или тяжёлый крест, похоронив под ним пререкания и протесты.

– А как же Б… Понял, – Зик моментально затыкается, осознав, и совсем тихо добавляет: – Но почему они?

– Они слишком задержались тут. Можешь рассказать им. У них есть три дня. И… – Капитан снова улыбается. – Это приказ.

Да какой же ты мудак – думает Зик и вместо прощания шлёт его к чёрту.

В скользком полумраке коридор кажется бесконечным, извилистым, как ходы магического лабиринта. Лампы работают лишь на тридцать процентов, а освещение настроено на земные сутки, и сейчас, в часы, когда большая часть экипажа бодрствует, на поверхности глубокая ночь, значит, тут должна быть тоже.

По дороге в каюты Зик останавливается и, смотря в иллюминатор, где расстилается тьма и рыбы вьются вокруг фонарей, обдумывает всё, что услышал. Вот зачем его пригласили! – сообщить Белле и Баду новость, что они отправляются на может-быть-уже-не-существующую поверхность. И он даже точно знает, почему именно эти двое, а не другие. Именно они точно свяжутся со станцией, чтобы сообщить ему всю информацию. Они это сделают и даже больше – найдут способ вернуться, чтобы забрать его. Капитан всё же очень умный человек, но это вовсе не похвала. Зик ненавидит его. Ненавидит за то, что тот хочет разрушить только что созданную утопию на станции, где он нашёл себе место. Ещё больше ненавидит за то, что тот хочет сотворить это лишь по своей прихоти, только их руками. Ненавидит так сильно, что ладони рефлекторно сжимаются в кулаки, а его самого трясёт со злости, и даже когда отросшие ногти впиваются в кожу до крови, боль не успокаивает.

Конец ознакомительного фрагмента.