Аквариум
Шрифт:
Леха! Леший! Мой давно пропавший и вроде бы погибший друг…
Леший бежал к нам из леса…
10
Лес… Темный лес без конца и без края. Белесые стволы, покрытые серым мхом, уходят вверх на необозримую высоту, туда, где гибкими змеиными телами сплелись друг с другом тысячи ветвей, не пропуская вниз ни единого луча солнца, если, конечно, солнце и небо еще остались в этом странном и сумрачном мире, а не являются плодом воспаленного воображения.
Зеленые, коричневые, черные, грязно-белые цвета. Взгляду уцепиться не за что.
Тишина… Оглушительная тишина. Тишина такая, что, кажется, барабанные перепонки сейчас лопнут, разорванные изнутри громоподобным шорохом клеток разгоряченного мозга. Даже мысли ощущаются настолько громкими, что их звуки разносятся окрест на десятки километров, опасно раскачивая это мертвое равновесие жуткого леса, а слово, пусть даже произнесенное шепотом, способно разбить этот мир на миллион тяжелых острых осколков, которые заживо похоронят неосторожного святотатца, осмелившегося сотрясти неподвижный, стеклянный воздух.
Они… Темные, бесформенные, огромные, выше самого большого дерева этого леса. Они движутся сзади. Каждая клеточка тела ощущает Их холодное дыхание, Их тяжелую поступь, взгляд Их горящих глаз, Их неумолимое приближение. Без единого звука, медленно и послушно, ломается, сминается под Ними все — от самой тонкой веточки, до толстенного, в три обхвата, ствола. Земля стонет в агонии и умирает, не в силах сдержать Их чудовищный вес. Они пожирают даже воздух, даже пустоту, заполняя образовавшееся Ничто собой. Может быть, Они и есть это самое слепое Ничто. Хочется заорать, что есть мочи, но спазм охватывает легкие, и неродившийся крик застывает в безумных, расширенных зрачках, а из горла вырывается хрип, похожий на стон загнанного животного. Ноги наливаются свинцовой тяжестью, но продолжают нести тело вперед, живя собственной жизнью, отгородившись от сознания, которое холодной волной, сметая все плотины разума, заливает дикий, предвечный, животный ужас. Ужас, которому нипочем человеческая эволюция и долгие века цивилизации. Он намного старше.
Ни остановиться, ни свернуть. Остается одно — бежать. Бежать вперед сквозь этот страшный лес, сквозь эту бешенную тишину, бежать от дерева к дереву и ни в коем случае не оглядываться. Не смотреть назад. Сзади только Они. Их движение медленно и торжественно, но как бы быстро ты не бежал, расстояние до Них постоянно сокращается. Они настолько огромны и близки, что кажется — все, что за спиной — это Они. Кусочки мира, которые остаются позади, исчезают навечно, становясь Ими.
Шаг, другой, третий. Отчаяние, ужас, паника, калейдоскоп серых стволов, беззвучное шуршание листьев под трясущимися ногами и четыре огненных слова в голове, перед глазами, в ушах, в каждом атоме тела: «Они идут за тобой!..»
— Молодой человек! Молодой человек, проснитесь! Тут пришли за Вами…
Женский голос ворвался в странный и страшный сон Егора. Чья-то рука настойчиво трясла его за плечо.
«Ануннаки! Пришли…» — подумал он, какой-то частью сознания еще находясь в том темном лесу. Потом реальность все-таки одержала победу над тающим
Открыл глаза. Над ним склонилась пожилая женщина в белом халате, Наталья Сергеевна вроде ее зовут… Увидела, что он пришел в себя, наклонилась и тревожно зашептала на ухо:
— Там у главврача в кабинете сидят двое. Я так поняла — из милиции. Вас просили разбудить и привести. Наверное, по поводу Пети…
«Что-то долго шли. Дней пять уж прошло…»
— Все, иду. — сказал Егор медсестре. — Сейчас только умоюсь, а то опухший весь со сна небось…
Два мужика. Первый — полноватый, короткостриженый, лет на пять младше Егора, по-хозяйски развалился на одном из резных деревянных стульев, расставленных возле полукруглой столешницы для переговоров, примыкающей к массивному дубовому столу главного врача стационара. Второй — высокий, худой, ближе к пятидесяти, седой, стоит, прислонившись к оконному косяку, сложил руки на груди, смотрит во двор. Оба в гражданском.
Хозяин кабинета увидел вошедшего Егора и произнес:
— Вот, пожалуйста, пациент…
Молодой поднял глаза на Егора. Взгляд борзый, наглый, с каким-то внутренним посылом, присущим только сотрудникам органов охраны правопорядка, из-за которого сразу начинаешь чувствовать себя в чем-то виноватым. Второй лениво отвернулся от окна, бросил короткий хищный взгляд, ощупавший Егора с ног до головы, и снова уставился во двор.
— А он у Вас не буйный? — не поворачивая головы, спросил первый у врача.
— Нет. Буйные в соседнем здании. Этот тихий. В смысле, нормальный. Просто депрессивный эпизод, никакой шизофрении и прочего. Вроде на поправку уже идет, мы…
— Сергей!.. — нагло прервал его молодой и выжидающе замолк.
— Михайлович.
— Да! Сергей Михайлович, можно мы с ним наедине потолкуем? У Вас, наверное, дел много, а мы тут отвлекаем.
— Ну, хорошо… — неуверенно протянул главврач, обалдевший от такой бесцеремонности. — Через сколько зайти?
— Минут пятнадцать.
Сергей Михайлович молча вышел, хлопнув дверью. Молодой приглашающе указал Егору на стул перед собой. Тот подошел, сел. Высокий наконец отлепился от окна и, обойдя стол, уселся прямо в кресло хозяина кабинета, сцепил руки перед собой, вперился допрашиваемому в висок. Первый достал ксиву, взмахнул ею перед лицом Егора, так быстро, что тот успел увидеть только герб и триколор, и представился:
— Пронин Виталий Васильевич. Октябрьский РОВД… А что за усмешки, я не понял? Фамилия не нравится?
— Извините. — сказал Егор. — Это я о своем.
«Капитан Пронин, бля…»
— Еще раз так усмехнешься, не здесь будем беседовать, а в КПЗ. — Пригрозил тот. — Посидишь там денька три, а потом поговорим. Понял?
— Мне нельзя в КПЗ. Я псих.
Егор всегда боялся милиционеров, точнее полицейских, особенно гаишников, но сейчас ему было совсем не страшно, даже немного весело. Химия, которой его здесь пичкали четвертую неделю подряд, делала свое дело. «В КПЗ? По барабану, давайте в КПЗ! Ни разу не был, хоть посмотрю, как там…»