Аквариум
Шрифт:
Миновав условную орбиту Марса, находящегося сейчас где-то с другой стороны нашего светила, я очень быстро достиг окрестностей планеты Ануннаков, которая, наоборот, словно специально для меня, была на наиболее близкой к Земле точке своей странной траектории. Сопротивление я почувствовал почти сразу. Остров был защищен на всех возможных уровнях. Я осторожно пощупал невидимый барьер, очень надеясь на то, что, если он еще и оборудован чем-то вроде тревожной сигнализации, мои действия ее не активируют. Пощупал и понял, что мне вполне по силам всю эту красоту взломать. Однако, притупить к проникновению со взломом не успел.
На короткий
Просто посмотрел, не более того, но мне этого хватило за глаза. Кто-то огромный, как сама Вселенная, беспросветно черный и настолько чуждый всему в этом мире, что само его нахождение здесь и сейчас казалось просто немыслимым и противоречащим всем основам мироздания, пронзил меня своим взглядом. Этот взгляд играючи разнес все мои защитные барьеры, в спешке выставленные бьющимся в истерике сознанием, и заполнил мою душу. Это длилось, наверное, одну миллионную долю секунды, но мне казалось, что я пережил вечность. Вечность в темном и неподвижном небытие.
А потом все прошло. Лишь напоследок меня коснулся отголосок Мысли. Коснулся самым краем, но так, что моя душа, кувыркаясь и вихляя из стороны в сторону, в панике бросилась бежать. Все равно куда, лишь бы подальше от Этого…
А Иван утверждал, что я победил страх.
Хотя, может быть это был и не страх, а совершенно естественная реакция любой сущности, принадлежащей этому миру, при встрече с чем-то Извне. Не знаю. Знаю лишь, что ужасней этой доли секунды ничего в моей жизни до этого не было.
Я не помню, как вернулся в свое тело, ждущее меня на Земле, не помню, как вокруг меня бегала испуганная Настя, помню только смутные образы, оставшиеся в моем сознании при касании той Мысли. Самый яркий из них — это ненасытный голод, объектом которого являлась моя душа. А все остальное можно было очень условно заключить в такие категории, как брезгливое пренебрежение, исступленная злоба и издевательская усмешка. Как-то так. Да и то, с большой натяжкой. Это примерно тоже самое, что, посетив самый большой в мире океанариум, на вопрос о том, что ты там видел, ответить — рыбок. Сложно выразить, то, что никогда не испытывал. Эмоциональная составляющая пережитого не отождествлялась ни с чем из жизненного духовного опыта, потому что она была антагонична любому элементу нашего мира. Единственное что я мог с уверенностью сказать о существе, с которым столкнулся, — это то, что оно было колоссально и кошмарно. Все остальные качества были для меня запредельны и непознаваемы.
Приходил в себя я почти двое суток. Бредил и стонал, вновь и вновь падая по туннелю из мертвых тел в багровую клубящуюся мглу. Душа скорчилась и изнемогала от тоски. Она была словно испачкана какой-то черной вязкой и липкой гадостью, которая, как плесень, въелась очень глубоко и не хотела отмываться.
Бедная Настя, изо-всех сил старавшаяся хоть как-то мне помочь, настолько проникла в мое подсознание, что эта дрянь перекинулась и на нее, обладая чудовищной силой даже в таком, отраженном, состоянии. В итоге моя девочка тоже слегла от этой душевной лихорадки, пристроившись рядом со мной бессильной и опустошенной тенью. Как ни странно, именно это мне и помогло. Беспокойство за нее заставило меня собрать в кулак все ресурсы и начать карабкаться наверх. На третье утро я более-менее оклемался и смог начать реанимировать
Вот такое приключение. Хотя, при всём его невообразимом ужасе, оно не было лишено и некоего терапевтического эффекта. Во-первых, оно заставило нас заново переосмыслить рассказ Ивана о всём том множестве и разнообразии сил, в самом центре пересечения интересов которых мы оказались, а во-вторых очень здорово отрезвило, особенно меня, в плане оценки своих новых способностей. Ложного ощущения всемогущества и непобедимости больше не было; проснувшееся здравомыслие вновь напомнило о том, что в масштабе Вселенной — я иногда все тот же таракан, в испуге замерший под нависшей сверху громадой тапка. Значит надо удвоить усилия в работе над собой, пока есть такая возможность.
Именно поэтому сейчас, после заманчивого предложения Насти пропустить ежедневную тренировку, у меня не возникло даже тени соблазна. Сначала работа по плану, а все — остальное, пусть даже очень сладкое и заманчивое, потом, если время останется. Как при коммунизме. НЭП, пятилетки, герои труда и все такое. Первым делом — самолеты, а секса в СССР, вообще, нет. Работаем, товарищи!
Да и сама Настя говорила о пропуске сегодняшних уроков не с намеренной попыткой саботажа, а так, чтобы чисто по-женски немного похныкать, она же все-таки девочка… На самом деле, девочка тоже прекрасно отдавала себе отчёт в том, что сколько ещё времени нас не будут трогать — неизвестно, поэтому нужно его использовать по максимуму, пока оно, это самое время, есть. Пожить, сколько дадут здесь, в нашем маленьком раю, а потом, смиренно опустив голову, идти на убой, мы не собирались. Какие бы великие силы и создания нам не противостояли.
А вечером, когда мы, обнявшись, сидели у костра, на котором жарилась сочная ляжка, добытой мною утром лошадки, и любовались необычно-багровыми красками заката, залившими небосвод, она вдруг сказала:
— Завтра.
Я вопросительно посмотрел на неё.
— Завтра я стану мамой. А ты — папой. — и улыбнулась.
— С чего ты взяла?
— Просто знаю. В конце концов, наш сынок в моем животе сидит, а не в твоём, так что мне виднее.
Вот так. И не надо ни врачей, ни УЗИ. Завтра, и все.
— А что раньше не сказала? Я бы хоть подготовился как-нибудь…
— Ну, у тебя целая ночь впереди. Готовься. — Ответила она с улыбкой. — Я не пойму, а ты что, не рад?!
— Рад! Просто так неожиданно…
— Неожиданно? А ты думал, он все время будет там кувыркаться? Дети, Егор, имеют свойство рождаться, прикинь? — Настя помолчала, а потом уже серьезным голосом тихо сказала. — И есть мнение, что это событие, принесёт с собой ответ на твой третий вопрос. Тот самый, который ты тогда не успел задать Ивану. А ещё есть мнение, что ответ этот нам не понравится.
Я посмотрел ей в глаза, потом сквозь глаза, намного дальше, куда не проникнет обычное зрение. Радостное ожидание чуда, любовь и какая-то совершенно неженская решимость…
— Ты не боишься? — спросил я уже не голосом, а образами, так как Настя тоже перешла в режим ментального контакта.
— Нет. — Ответила она. — Ты же со мной.
Они пришли с рассветом.
Не во мраке беззвездной ночи, наполненной бешенным ливнем, ударами грома и вспышками молний, а ранним утром, когда стихия улеглась, и весь мир просыпаясь, радостно потянулся к свету нового дня. В тот час, когда меньше всего ждешь чего-то плохого и злого.