Ал.Абаринов. Дети разных народов
Шрифт:
Я передал его привет вернувшемуся Лёне Бойко, у которого в кармане кителя всегда была головка чеснока.
Мы ещё немного посидели, и я пошёл готовиться к встрече с начальником политотдела дивизии.
IV.
Утром замполит Гутман, окружённый букетом волшебных ароматов, успокоил меня: «Кац! Кац!!! Тоже мне вождь! Проведёшь занятие на тему – пиши, «Дружба народов СССР как залог успехов в боевой и политической подготовке», и успокойся! Кац! Шлимазл житомирский!"
Не смея возразить, я показал Ионе
«Забудь! Ты дашь слово бойцам, а я таки помогу. Это сладкая хорошая тема. У нас-таки получится».
V.
Гутман и разделяющий по вечерам его мысли о светлом будущем Копытов, замредактора армейской газеты «На страже Заполярья», осмотрели плацдарм будущей встречи и перепланировали конфигурацию: стол Копытов молниеносно украсил журналами «Коммунист Вооруженных сил», чтобы создать наивную видимость тяги бойцов к этому прогрессивному изданию.
Вокруг меня усадили бакинца Юнусова, верзилу Гундарева, чуть было не окончившего пединститут в Ярославле, узбека Уразбаева, искренне обрадовавшихся предстоящей встрече в нашей убогой ленкомнатке. Белоруса Ефимова с комсомольским значком поставили с тетрадкой и приказали только чаще жестикулировать, читая какой-то безумный текст.
Когда вошли торжественно Кац и Гуменюк с несколькими старшими офицерами, я пережил примерно то же, что император Николай ІІ в Петропавловском соборе при коронации и, так же едва не потерял сознание.
VI.
Занятие прошло блестяще!
Ефимов, глядя в бумажку, активно жестикулировал – отпуск впереди всё-таки. Гундарев, всегда олицетворявший статую, вдруг взорвался и, по-волжски окая, сказал, что не мыслит жизни взвода без коллективизма, проявляющегося в осознанном подчинении личных интересов общественным, в товарищеском сотрудничестве, в готовности к взаимодействию и защите Родины. Копытов с фотоаппаратом «Зоркий» озарял лики волшебными вспышками.
Гутман, совершенно в тему, сложив пухлые ручки и обращаясь ко всем, с милой картавостью сказал, что благодаря таким как я, национальный вопрос в том виде, в каком он нам достался от царизма, решён окончательно.
Это был успех. Кац не аплодировал, но приобнял, прощаясь. Это было на уровне Ордена Почётного легиона.
Я был помилован.
* *
В Кандалакше ранней осенью нет дней краше, чем те, когда арктический холод только-только и робко-робко начинает вползать в повседневную жизнь. Воздух прозрачен, удивительно чист; травы пожухли уже, поминая отлетевших навсегда комаров и прочих надоевших за короткое лето неприятных заполярных насекомых. Ловишь на щёку первую сентябрьскую снежинку – и радуешься ей, как подарку, и представляешь Новый год, белейший в мире снег, и как выходим после
"Давай, вставай!"
Часть седьмая. Оселок.
І.
Любой, критикующий жизнь в прошлом столетии, имеет на это полное право только в том случае, если он хотя бы год отслужил в советской армии. Это же касается также всех прославляющих советский образ жизни; в основном это, как ни странно, молодые люди родившиеся после развала СССР.
Армия и её реалии остаются до настоящего времени оселком, на котором поверяются основные мужские ценности. Можно сказать, Олимпом для мужика - а не только поводом хлопнуть стакан под кильку на чёрном хлебе с лучком. Именно в армии мною были закреплены основы родительских постулатов и суть тех верных направлений, что даны нам в школе, университетах.
II.
Можно много болтать о прежней жизни - там, как говорят, всё было основательно плохо, зарегулировано, а пространство от Бреста до Владивостока было основано не по феншую...
Однако вся болтовня ершистых нынешних критиков разбивается о незыблемый гранит вопроса: "Ты где служил? Ты можешь лично построить полсотни людей, и чтобы они тебе в рот смотрели, ожидая не приказа – доброго слова?" И появляющееся ёрзанье, и потирание ручонок, и возникающее вдруг чесание затылков попросту не катят здесь; или вот это «э-эээээээээ»...
Отдаю себе отчёт, что это максима моей жизненной философии – пусть гражданское общество простит мне её, пожалуй, единственную, как и весь мой прочий заполярный субъективизм!
ІIІ.
23-е.
В этот день, когда заполярная зима даже не думает отступать, а наоборот, прижимает неслабым морозцем, приклеивает пальцы к дверце ГТТ, рвёт трубы в караулке и заставляет выражать коллективную и искреннюю признательность творцу голубых армейских кальсон с начёсом – мы на плацу. Белобрысая временщица в который раз метровым слоем припорошила крыши казарм и тенты артиллерийских тягачей, а мы – в привычном тесном дивизионном нашем строю, смотрим с возвышенности праздничного плаца, украшенного флагом СССР, на ширь застывшего Белого моря, на бескрайнюю белую пустыню.
Уверен – мало кто вспоминает в этот день некое сражение под Нарвой, но все едины в одном – это праздник отцовский, это правильный день, который никогда не исчезнет.
И нет, казалось, такой силы, которая способна потушить тысячи красных звёзд.
Стынет от февральского холода на парадном построении рука в уставной шерстяной перчатке, поднесённая к шапке-ушанке, и морозный пар из сотен ртов бойцов и командиров летит вдогонку раскатистому "Ура-а! Ура-а! Ура-а!"