Аламут
Шрифт:
— Или принять меня обратно.
— Мне казалось, — промолвила Марджана, — что решать должна ты.
Сайида улыбнулась, не слишком потрясенно; теперь пути назад не было.
— Я знаю. Ему это нужно.
— Это нечестно.
— Нет, — ответила Сайида. — Но это любовь.
Марджана покачала головой. Она не понимала. Быть может, это человеческая вещь. То, что мужчина дает, хотя кажется, что он берет; то, что женщина может выбирать, предоставив выбирать ему.
— Это не для меня, — сказала Марджана. — И не для нас. — Но она
Пока Сайида купалась и приводила себя в приличный вид, она собирала воедино всю свою храбрость. Она ей понадобится. Она заметила, что Марджана облачилась в женские одежды.
Больше не было причин задерживаться. Хасан был одет в свой новый халатик. Марджана закрыла лицо вуалью. Сайида приготовилась во всем, кроме одного.
Это одно не могло прийти, пока она медлила. Она глубоко вздохнула и с силой обняла Хасана.
— Теперь, — сказала она.
Дом был меньше и темнее, чем запомнилось ей: чуть запущенный, чуть обветшалый, но уютный. Она повела носом. Фахима приготовила зирбаджу с избытком чеснока, как готовила только Фахима. Вновь вдохнуть этот запах было больно. Быть дома.
Неожиданное движение Марджаны привело Сайиду в себя. Они были в маленькой комнатке в женских покоях, в которую никто не заходил — разве что время от времени там поселяли гостью, которой больше нигде не находилось места. Она была закрытой и пыльной, как будто сюда давно никто не заглядывал. Ифрита открыла дверь, помедлила.
— Что-то случилось? — спросила Сайида. Она едва могла выдавить шепот, так сильно пересохло в горле, так неистово стучало сердце.
— Нет, — ответила Марджана. Она жестом пригласила Сайиду за собой. Та повиновалась.
Все сидели за обедом. Быть может, это подстроила Марджана. Раз в кои-то веки Лейла могла ждать своего мужа, и Фахима хотела убедиться, что ее мужчины едят хорошо, но Матушка никогда не снисходила до этого. Но сегодня и она была здесь. Быть может, потому, что здесь был Исхак. Если Матушка и претендовала на то, чтобы изображать служанку, то она быстро утомилась от этого и уселась на лучшие подушки рядом с сыном.
Это собрание не было радостным, несмотря на присутствие Исхака. Фарук выглядел почти стариком. Матушка была угрюма. Лейла молчала, притихнув. Маймун ел все подряд, но так, как будто вовсе не думал о том, что ест. Линия между его бровями стала глубже, под глазами лежали тени.
Сайида бросилась было вперед, но рука Марджаны остановила ее.
Исхак со стуком поставил чашку. Стук был громкий и резкий.
— Йа Аллах! Ты уже месяц сидишь так, и что? Ты хотя бы пробовал искать их?
— Какой толк? — спросил его отец. — Мы знаем, кто забрал их.
— И почему. — В горле Исхака зарождалось рычание.
Маймун не ответил на это ни словом, ни взглядом. Он прожевал последний кусок хлеба и потянулся за своей чашкой.
Исхак схватил его за запястье.
— Иблис бы забрал твои кости!
Маймун
— Если они погибли из-за тебя…
Чашка дрогнула в руке Маймуна. Он поставил ее и поднялся, поклонившись сначала Матушке, а потом Фаруку.
— Нет, постой, — сказал Исхак. — Ты достаточно уходил. Теперь взгляни в лицо тому, что ты сделал.
— Я знаю, что я сделал, — ответил Маймун.
— Ты пытался заковать жену в цепи. Что она сделала, чтобы заслужить такое?
— Она водила дружбу с демоном, — произнес Маймун.
— А ты рассердил демона. Кто из вас больший глупец?
— Я делал то, что полагал нужным делать.
— Ты полагал. — Исхак хотел было сплюнуть, но поймал взгляд матери и вместо этого скорчил гримасу. — Все, о чем ты думал — это упивался тем, что ты чей-то господин и повелитель. Эмиры, которые относятся так к своим воинам, долго не живут.
— Я не сказал, что был прав, — отозвался Маймун.
Сайида больше не могла скрываться.
— Ты был настолько прав, насколько знал, как быть правым, — промолвила она.
В сказках возвращение давно потерянного дитяти происходит совершенно просто. Она — или чаще он — возвращается домой, его престарелая мать падает ей в объятия, ее престарелый отец плачет у нее на шее, и после этого все живут долго и счастливо.
Отец Сайиды был не таков, чтобы плакать на чьей-либо шее, а Матушка падала в обморок только тогда, когда это сулило ей какую-либо выгоду. Наступило очень долгое молчание. Никто не выглядел особо удивленным; просто растерянность и некоторое замешательство. Было слишком сложно сменить в сознании мысленное лицезрение пропавшей и, быть может, умершей родственницы на осознание, что эта родственница стоит тут живая и, по всей видимости, совершенно здоровая. На нее даже почти не смотрели прямо, словно от взгляда она снова могла пропасть.
Исхак первым собрался с разумом и, не обращая внимания на стоящую позади Сайиды Марджану, бросился и обнял разом Сайиду с Хасаном, не дав им вздохнуть. Он втащил их в комнату, засыпая Сайиду вопросами.
— Где ты была? Что ты делала? Ты выглядишь чудесно… и Хасан, он подрос. Кто заботился о тебе? Это не…
– 'Джана, — отчетливо сказал Хасан. — Мама. Хасан. — Он ждал.
— Исхак, — произнесла его мать, пытаясь не засмеяться. На лице ее брата было уморительно потрясенное выражение.
— Исхак. — Хасан улыбнулся всем.
Никто не может устоять перед обаянием ребенка; а этот ребенок к тому же учился у франка Марджаны, который мог очаровать звезды на небе. Фахима довольно радостно приветствовала Сайиду, но Хасана она схватила в объятия, смеясь и плача одновременно.
Без ребенка на руках Сайида почувствовала себя обнаженной. Она чувствовала стоящую позади Марджану, тень под вуалью. Никто, казалось, не замечал ее, кроме Исхака, который предпочел не говорить о ней.